Сыновний бунт
Шрифт:
— Спасибочко, дочка.
— Дождались своих орликов, Василиса Никитична? — Марфуша смотрела в счастливые глаза матери. — Иван был у нас. Поглядела я на него — красавец, куда там! Надо о невесте подумать.
— Пусть сам думает. Мне, Марфуша, и без невесты радость-то какая!
— А чего слезы навернулись?
— И от счастья люди плачут. Вот вырастут твои…
Егор Подставкин в Журавли добрался на попутном грузовике. Во двор вошел незаметно. Был мрачен и худ, небритые щеки провалились так глубоко, что лицо перекосилось. Округлились и помутнели глаза. Он был похож на человека, до крайности изнуренного хворобой. Руку
— По жене тоскуешь, Егор?
— Вам, мамаша, скажу правду: так тоскую, что я и не знаю. И голова болит, и в груди…
— Э-э-э, милый! — Василиса потрепала чубатую, непокорную голову и совсем тихо добавила: — Ежели любит — вернется, а ежели вернется, ты ее жалей и не обижай. Жену надобно беречь, Егор!
Гости шли и шли, а радость Василисы росла и росла. С непокрытой седой головой, в новой кофточке и в новой юбке, Василиса поспевала подойти к каждому гостю и перемолвиться с ним словом. А тут еще заявились веселые и беспечные Алексей и Яша; Василиса сочла своим материнским долгом отвести их в сторонку и сказать:
— С людьми будьте ласковы, обходительны, а особенно со старшими. Ежели ты к человеку с лаской да с добрыми намерениями, то и человек к тебе с той же лаской… На вас будут смотреть, да и девушки тут есть, тоже захотят на вас поглядеть. Так что вы это знайте!
Алексей кивал, говоря этим, что именно так, как мать ему советует, он и будет поступать. Яша даже сказал: «Не беспокойтесь, мамаша, мы люди взрослые, понимаем…» Когда же Василиса пошла встречать опоздавшего главбуха Василия Кузьмича Чупеева, Алексей с улыбкой посмотрел ей вслед и сказал:
— Яша, знаешь, что мать придумала? Собирается ехать со мной в Сухую Буйволу. Хочет быть арбичкой в отаре. «Без тебя, говорит, сынок, мне тут жизни нету», Будто я ребенок!
— Да это же хорошо, Леша! — одобрил Яша. — Не всякая мать так бы поступила. Ты это цени, Леша!
— Да я ценю. А как же мне быть с Диной? Мы же хотели там, в Сухой Буйволе, пожениться?
— Не таи от матери. Все скажи, как есть. Пусть Дина сюда приедет. — Яша рассмеялся. — Василиса поедет в Сухую Буйволу и будет внучат ваших нянчить! Это же здорово!
— Глупости мелешь, Яков.
— А как же Иван Лукич? — спросил Яша. — Один останется?
— Я-то почем знаю! Или и в самом деле привезти Дину в Журавли?
Яша в знак подтверждения наклонил голову и промолчал.
Во дворе заметно усилился людской говор. Были слышны сдержанные мужские басы вперемешку со смехом и щебечущими женскими голосами. Так бывает перед собранием, которое готово начаться, но не начинается потому, что ещё не появилось главное лицо. Такими «главными лицами» были здесь Иван Лукич и Закамышный. Гости поджидали их и, разговаривая и перекидываясь шуточками, то и дело поглядывали на столы. Взгляды к столам, тянулись не потому, что они были заставлены вкусными кушаньями, вином и водкой, а потому, что возле столов не было стульев. Такое новшество заметили сразу, оно-то и смущало и вызывало смех и острые словечки.
Комбайнер Анисим Петренко, мужчина рослый, сутулый, хлопнул кулаком по спине своего друга Игната Колесниченкова и сказал:
— Игнат, и чего ты от столов очей не можешь отвести? Или тревожишься, что нету стульев? Водка в рюмке будет, а посидеть с той рюмкой не на чем? Эх ты, темнота!. Не умеешь соображать, Игнат! Это обед не какой-нибудь, а стоячий, сказать, быстрый. Будем есть и пить наперегонки, кто кого обгонит. Понятно?
— Оно-то так, — согласился Игнат. — Оно-то понятно… Можно и наперегонки, это мы тоже сможем. А все ж таки, ежели по русскому обычаю, то водочку сподручнее выпить в сидячем положении. Веселее идет, шельма!
— Вижу, и у тебя, Петренко, соображения маловато, — вмешался в разговор заведующий молочной фермой Семен Клименчук, человек на вид угрюмый, шутить не умеющий. — Ведь ты даешь Игнату совершенно неправильные разъяснения! Да, неправильные! Ты бывал у меня на ферме? Видал прогрессивный метод — беспривязное содержание коров? Никаких тебе станочков, кормушек. Так чего же ты Игнату голову морочишь? Это же тоже прогресс и удобство! Хочешь — подходи к столу, ешь и пей, а не хочешь — отваливай и уходи. И быстро и красиво! И в том случае, ежели кто лишнее выпил, — сразу заметно. Неустойчивость где бывает? В ногах! На стуле ему удобно сидеть и пьяному, а попробуй выстоять… Вот то-то и оно!
— И это я допускаю, — задумчиво сказал Игнат, — а только как-то получается не по русскому обычаю. В сидячем-то положении сподручнее.
— Тихо, товарищи! Иван Лукич приехал!
XIX
«Волга», мигая фарами и сигналя, осторожно вкатилась в ворота. Из машины сперва вышел За-камышный, затем перед гостями, покручивая ус и болезненно улыбаясь, появился Иван Лукич и будто не Иван Лукич. Таким худющим, измученным его еще не видели. За две недели он так изменился, что теперь напоминал человека, изнуренного бессонными ночами и непосильной работой. Сам Иван Лукич не только знал об этой своей внешней перемене, а и постоянно думал о ней и даже гордился ею «Пусть люди смотрят и видят, каких усилий стоит мне победа…» Он никогда еще так не уставал, но эта усталость ему была приятна, она и радовала и волновала.
Мысленно он еще находился в степи. Сегодня ночью умолкли моторы, как умолкают орудия после победного боя, а уши его еще слышали их гром, и глаза его еще видели восход солнца и залитые светом поля, просторные, тихие, с валками и со следами автомобильных колес на стерне. И вот вечером, когда по разбитым, курящимся пылью дорогам прошумели последние грузовики с зерном, следом за ними в Грушовку уехал Иван Лукич и Закамышный повезли рапорт.
Радость свою Скуратов не скрывал. Он читал донесение, был доволен, что и в этом году прославленный «Гвардеец» занял на жатве первое место.
— По тебе, Иван Лукич, вижу не жалели сил гвардейцы, — сказал Скуратов. — Ишь какой стал тощий! Закамышный помоложе, а тоже сдал.
— Старались, все старались, Степан Петрович, — добавил Иван Лукич. — Отстающих не было.
— Ну, а как сын Иван?
— С батьком силой меряется. — Иван Лукич вспомнил встречу у озерца. — Как-то взялись мы бороться — оседлал так, что не вырвешься.
— А как у него с дипломом?
— Что-то рисует. Разве я в этом что соображаю?
— Да, молодцы гвардейцы, порадовали. — Скуратов читал донесение. — На похвалы я вообще не щедр, но тут похвала сама напрашивается. Тебя, Иван Лукич, хвалю вдвойне.