Сыновья Ананси (Дети Ананси) (Другой перевод)
Шрифт:
– Из-за моего брата. Мне от него житья нет. И у меня нет власти его прогнать.
– Значит, тебе нужна наша помощь? – спросил Лев.
– Да.
– А твой брат… Он, как и ты, крови Ананси?
– У меня с ним ничего общего, – сказал Толстяк Чарли. – Он из ваших.
Плавное золотое движение; человеко-лев небрежно и лениво спрыгнул со входа в пещеру, покрыв за секунду пятьдесят ярдов серых камней. Теперь он стоял рядом с Толстяком Чарли, нетерпеливо размахивая хвостом. Скрестив руки, он посмотрел на Толстяка Чарли сверху вниз и сказал:
– А почему же
Во рту у Толстяка Чарли пересохло. В горло как песка насыпали. Существо, которое стояло перед ним, было выше любого человека, но пахло иначе. Острия его клыков покоились на нижней губе.
– Не могу, – пискнул Толстяк Чарли.
От зева следующей пещеры отделился огромный человек. У него была коричневато-серая мятая морщинистая кожа, а ноги – круглые-прекруглые.
– Если ты и твой брат ссоритесь, – сказал он, – ты должен попросить отца вас рассудить. И подчиниться воле главы семьи. Таков закон.
Он запрокинул голову и из носоглотки вырвался звук, такой мощный трубный звук, что Толстяк Чарли понял, что перед ним Слон.
Толстяк Чарли сглотнул.
– Мой отец мертв, – сказал он, и голос его был снова чист, чище и громче, чем он ожидал. Голос отразился от скалы, оттолкнулся от сотни входов в пещеры и каменных выступов.
Мертв мертв мертв мертв мертв, сказало эхо.
– Вот почему я здесь.
Лев сказал:
– Я не испытываю любви к Пауку Ананси. Однажды, давным-давно, он привязал меня к бревну, и осел тащил меня по пыли к трону Маву, который создал все сущее.
Вспомнив об этом, он зарычал, и Толстяку Чарли захотелось оказаться где-нибудь в другом месте.
– Иди дальше, – сказал Лев. – Может, кто-то тебе и поможет, но не я.
– И не я, – сказал Слон. – Твой отец обманул меня и съел жир с моего живота. Он говорил, что сделает мне ботинки, а сам приготовил меня, и смеялся надо мной, набивая свое брюхо. Я этого не забуду.
Толстяк Чарли пошел дальше.
У следующего входа в пещеру стоял человек в изящном зеленом костюме и остроконечной шляпе с лентой из змеиной кожи. На нем были ботинки и пояс из змеиной кожи. Когда Толстяк Чарли проходил мимо, он зашипел.
– Иди дальше, сын Ананси, – сказал человек голосом гремучей змеи. – От твоей чертовой семейки одни неприятности. Я в ваши проблемы лезть не буду.
Женщина у следующей пещеры была очень красива, с глазами черными, как капли нефти, и белоснежными кошачьими усами. На груди у нее было два ряда сосков.
– Я была знакома с твоим отцом, – сказала она. – Очень давно. У-р-р-р.
Она качала головой, вспоминая, и Толстяк Чарли почувствовал себя так, словно читает чужое письмо. Она послала Толстяку Чарли воздушный поцелуй, но отрицательно помотала головой, когда он попытался подойти ближе.
Он двинулся дальше. Перед ним, словно груда старых костей, поднималось из земли мертвое дерево. Тени становились длиннее по мере того как солнце медленно опускалось по бесконечному небу к скалам, накренившимся в сторону конца мира; глаз солнца превратился
Ассирияне шли, как на стадо волки, всплыла в голове Толстяка Чарли строчка из стихотворения с давно забытых уроков английского. В багреце их и в злате сияли когорты [43] … Он пытался вспомнить, что же такое «когорта», но не смог. Возможно, решил он, это какая-то повозка.
43
Толстяк Чарли не очень точно цитирует «Поражение Сеннахериба» Д. Г. Байрона (1788–1824) в переводе А. Н. Толстого.
Где-то у локтя он заметил движение, и тут Толстяк Чарли понял, что коричневый камень у мертвого дерева – вовсе не камень, а песочного цвета человек, с пятнистой, как у леопарда, спиной. Волосы у человека были очень длинные и очень черные, а когда он улыбался, было видно, что зубы у него, как у большой кошки. Улыбался он быстро, и не было в этой улыбке ни тепла, ни юмора, ни дружелюбия.
Он сказал:
– Я Тигр. Твой отец, он ранил меня сотней способов и оскорбил тысячей способов. Тигры не забывают.
– Мне жаль, – ответил Толстяк Чарли.
– Я пройдусь с тобой, – продолжил Тигр. – Немного. Ты говоришь, Ананси умер?
– Да.
– Хорошо. Хорошо. Он слишком часто меня дурачил. Когда-то все было моим – истории, звезды, все. А он украл это у меня. Может, теперь, когда он мертв, люди перестанут рассказывать эти его чертовы истории. Перестанут смеяться надо мной.
– Уверен, перестанут, – сказал Толстяк Чарли. – Я никогда над тобой не смеялся.
Глаза, блестящие изумруды, сверкнули на лице человека.
– Кровь есть кровь. – Вот и все, что он сказал. – Потомки Ананси – это Ананси.
– Я – не мой отец, – сказал Толстяк Чарли.
Тигр обнажил клыки. Очень острые.
– Нечего тут всех смешить, – объяснил Тигр. – Мир велик и серьезен, ничего смешного в нем нет. И не было. Ты должен учить детей бояться, учить их страшиться. Учить их быть жестокими. Учить их быть опасными в темноте. Прятаться в тени, затем наскочить, или броситься, или прыгнуть, или свалить, и всегда насмерть. Знаешь, в чем настоящий смысл жизни?
– Хм, – сказал Толстяк Чарли. – Любить друг друга?
– Смысл жизни – это горячая кровь твоей добычи на языке, мясо, раздираемое зубами, труп врага, оставленный под солнцем падальщикам. Вот что такое жизнь. Я Тигр, и я сильнее, чем когда-нибудь был Ананси, я больше, опаснее, крепче, безжалостнее, мудрее…
Толстяк Чарли не хотел быть здесь и разговаривать с Тигром. Не то чтобы Тигр был безумен; но он был слишком откровенен в своих убеждениях, а все его убеждения были одинаково неприятны. Кроме того, он кого-то напомнил Толстяку Чарли, и хотя Толстяк Чарли не мог сказать кого, он знал, что этот кто-то ему не нравился.