Сыновья
Шрифт:
Он завтра же, не откладывая, продолжит свой разговор с отцом. Пусть не ухмыляется, а ответит… Курсы и лекции иногда все же кое-что дают. Он докажет это отцу.
IV
До реванша, однако, дело не дошло. Утром, когда Вальтер уходил на завод, отец еще спал. Накануне Карл Брентен явился домой очень поздно — за полночь — и в сильно нетрезвом виде. На следующий день ему предстояло уехать.
Отец и сын чуть было не расстались, не простившись. Вальтер был уже на лестнице, когда мать позвала его:
— Что же ты,
Бледное лицо в тугих наусниках, будто забинтованное, повернулось к Вальтеру.
— Доброе утро, папа. Я забежал проститься. Ты уезжаешь сегодня? Смотри не поддавайся этим безмозглым солдафонам!
Мутные унылые глаза всматриваются в лицо юноши. Из-под одеяла устало протягивается волосатая рука.
— Да, да. Как пролетело время… Прощай, мальчик! Не делай глупостей, времена суровые.
«Будем надеяться», — вспомнил Вальтер, и по губам его скользнула ироническая улыбка.
— Ну, отец, у тебя такой вид, будто ты сразу отправляешься на передовую, в самое пекло.
— Да уж ладно, сынок! — Карл то ли сердито, то ли смущенно махнул рукой. Вальтер решительно схватил эту руку и испугался — таким вялым, бессильным было ее пожатие.
— Я постараюсь поскорее достать еще пару золотых монет.
— Это не так просто! Опыт показал.
— Нет, дело верное! У меня есть надежный источник.
Фрида просунула голову в дверь:
— Надо, сынок, идти, а то прозеваешь поезд.
— Бегу. Ну, еще раз, отец, до свиданья.
— Будь здоров, мальчик!
— До следующего отпуска!
— Ладно, ладно!
V
О да, курсы и лекции кое-чего стоят. Для Вальтера они стали необходимостью — в особенности с тех пор, как его выжили из их прежней, скатившейся вправо группы. Каждый понедельник у доктора Эйперта собиралось несколько молодых левых социалистов. Вальтера и Ауди привел Фитэ Петер.
Доктор Эйперт был приват-доцентом и в свое время читал курс политической экономии в Колониальном институте. В начале войны его уволили на том основании, что он был близким другом историка-социалиста Лауфенберга, заключенного в крепость где-то в Восточной Пруссии. Среди своих слушателей доктор Эйперт слыл выдающимся строго марксистским ученым. Но юные борцы за справедливость, собиравшиеся у него на квартире, особенно высоко ценили его за то, что он безоговорочно объявил все бюрократическое руководство германского рабочего движения бездарным и невежественным, а посему — ни на что не годным и совершенно бессильным. Бебель, по его мнению, был последним исполином героического поколения; нынешние же руководители — жалкие мещане, мелкота и посредственность.
Все это целиком совпадало с мыслями и чувствами его молодых учеников.
В этот понедельник Вальтер пришел раньше других. У него была особая цель, отдельный вопрос к доктору Эйперту.
Ученый вышел к нему в переднюю в длинном халате и коричневой ермолке, удачно прикрывавшей лысину.
— А-а, добрый вечер, мой юный друг! — Он протянул Вальтеру узкую руку. — Так рано? Или мои часы отстают?
Он торопливо достал плоские золотые часы.
— Нет, нет, ваши часы правильны, товарищ Эйперт. Извините, но у меня к вам просьба. Дело в том…
— Ну, входи. Ступай-ка пока в библиотеку. Я сейчас буду готов.
С чувством благоговения вошел Вальтер в библиотеку ученого. Кругом, вдоль стен, книги, тысячи книг, ничего, кроме книг. Ковер, выдержанный в синих и красных тонах, мягкий и пушистый, как мох. А кресла точно поддерживали сидящего в своих ласковых объятиях. Когда Ауди в первый раз вошел в эту комнату, он поморщился. Ему здесь не понравилось. Почему? Он сначала и сам не знал — просто не понравилось. Показалось, что ученый уж слишком благоденствует. В Эйперте ему чудилось что-то классово чуждое, если не классово враждебное. И это еще не все: по-видимому, доктору Эйперту было безразлично, как ведет себя человек, что он делает и чего не делает в своей личной жизни. Эйперт курил и угощал своих питомцев сигаретами и сигарами. В маленьком стенном шкафчике, как случайно обнаружил Ауди, стояли бутылки и бокалы, и, что вскоре выяснилось, доктор Эйперт превыше всего ценил бутылку доброго красного вина. Но особенно низко пал ученый в глазах Ауди, когда откровенно признался, что до страсти любит играть в скат. И Ауди вынес приговор: безнадежный рутинер, до мозга костей обыватель и буржуа, гримирующийся под социалиста.
Вальтер же отнесся ко всему этому гораздо снисходительнее. Разве не достойно всяческих похвал и удивления, что состоятельный человек и ученый пристал к лагерю социализма, за что навлек на себя преследования гамбургского сената, лишившего его права преподавания?
Ученый вошел в комнату. Вальтер поднялся. Доктор Эйперт был очень элегантен в сером летнем костюме. Проседь на висках удивительно шла к его тонкому, одухотворенному лицу. Умным и добрым был взгляд светлых глаз, окруженных бесчисленными, тонкими, как ниточки, морщинками. Он подошел вплотную к Вальтеру, положил ему руки на плечи и спросил:
— Ну, милый друг, что случилось?
— Вчера я хотел… я… мне хотелось попросить вас, товарищ Эйперт… — Перед этим человеком Вальтер всегда робел, он и сам не знал почему. — Я хотел просить вас, чтобы на сегодняшнем занятии вы еще раз изложили точку зрения Ленина на войну. Мне кажется, что для всех нас было бы очень полезно подробнее поговорить на эту тему.
Эйперт кивнул, потер руки и сказал:
— Правильно! Очень хорошее предложение! Очень хорошее!
VI
В этот же час в Нейстрелице Карл Брентен с опозданием, а потому — в тревоге, вошел в канцелярию роты. Багаж его был уже в казарме. Дорожную грязь он стряхнул, сапоги и пуговицы мундира начистил до блеска. Став навытяжку, как требовалось по уставу, он отрапортовал:
— Гренадер Брентен из отпуска вернулся!
Унтер-офицер Кнузен, Адам Кнузен, по гражданской профессии трактирщик, медленно поднял свою бульдожью голову. Правду говоря, не так уж он был страшен. На первый взгляд физиономия у Кнузена, хотя и незначительная, была, пожалуй, добродушной. Короткие щетинистые усы, прикрывавшие верхнюю губу и, в противоположность моде, не закрученные вверх, придавали его квадратному, обрюзгшему от неумеренного потребления пива лицу моложавый, веселый и довольный вид.