Сыновья
Шрифт:
— Ну, милая, славная, фрау Брентен, как живем? Все время собирался зайти, да ведь всегда что-нибудь мешает. Работаю — до изнеможения. Но все это пустяки. Главное, что с Карлом? Я очень беспокоюсь. Он не пишет. И вы, мой друг, не приходите. Что же это?
Он вскочил, вытаращил глаза и крикнул:
— Что-нибудь случилось?
Фриду Брентен, которая безмолвно смотрела на Папке, соображая, что его привело сюда, не так-то легко было морочить. Она не поверила ни одному его слову и меньше всего тому, что он умирает от беспокойства о Карле. Она спокойно ответила:
— Нет, ровно ничего
— Ну, слава богу! — С громким вздохом облегчения Папке опустился на стул.
Последовало принужденное молчание.
Оба старались начать разговор, и оба не знали, о чем говорить. Особенно неприятны были эти неловкие секунды для Папке. По его бегающему взгляду видно было, что он судорожно силится завязать беседу. Он откашливался, теребил перчатки и наконец начал:
— Да, что я хотел сказать…
Он, по-видимому, все еще не знал, что сказать, но продолжал все оживленнее:
— У меня, видите ли, несравненная фрау Брентен, разные планы. Всякие, знаете ли, мысли бродят в голове. Особенно с тех пор, как у меня побывал Карл. И в тот раз, когда вы… ну, насчет золотых монет… тогда я при всем желании не мог их дать. Не было у меня, да и сейчас — и в помине нет. А там, где ничего, ровнехонько ничего нет, там, как известно, сам кайзер ничего не возьмет. Но… Знаете ли, я давно уже ломаю себе голову: как же помочь Карлу? Не верю, что он себя хорошо чувствует в армии, хотя он и пытался меня убедить в этом. Нет, не верю. Я ведь Карла знаю. Ему нужна волюшка, он узды не терпит… А вы, может быть, считаете, что ему в Нейстрелице хорошо?
— Нет, не считаю.
— Вот-вот. И я совершенно того же мнения. Карлу меня не провести. Конечно, заслуживает всяческой похвалы, что он столь мужественно мирится с необходимостью. Но это не значит, что он там хорошо себя чувствует. Стало быть, как я уже сказал, у меня есть кое-какие планы. Удастся ли их выполнить? Бог ты мой, да разве можно сказать это с уверенностью? Но он мне нужен… то есть мог бы понадобиться… Короче говоря, я попробую вытребовать Карла для себя, для моего театра. Получить на него броню. Понимаете? Мне нужен дельный костюмер для наших хористов. Карл уже набил себе руку, он это дело знает, и работник он добросовестный. Как вы думаете, согласится он, чтобы я нажал кое-какие кнопки?
— О да, в этом-то я уверена.
— Отлично. Значит, я сделаю все, что можно. Даю слово, дорогая фрау Брентен. Надеюсь, вы меня знаете. Попытаемся спасти Карла.
— Ну, спасти! Не в такой уж он опасности.
— Не говорите, дорогая моя. На войне никогда не знаешь, что тебя ждет: не успеешь оглянуться, как беда на пороге.
— Да, пожалуй, что так.
Папке поднялся. Он встал во весь рост перед маленькой, на две головы ниже его Фридой и, схватив ее за руку, сказал решительно:
— Значит, договорились! Напишите Карлу! Спросите у него. А уж о дальнейшем я постараюсь. — И он откланялся.
У дверей, однако, остановился и, вернувшись назад, сказал:
— Да, вот что я хотел еще спросить: вы все еще регулярно посылаете Карлу сигары?
— Не скажу, чтобы уж очень регулярно. Сигар почти нет. По временам приходится даже закрывать лавку.
— Но нельзя же, дорогая, оставлять его без всякой помощи!
— Не беспокойтесь, господин Папке. Не оставлю.
— Вот и хорошо. А скажите, нельзя ли и мне приобрести сколько-нибудь?
— Конечно, господин Папке, отчего же!
— Великолепно! Мне хотя бы десятка два, у меня как раз сейчас кризис с сигарами. Но что-нибудь приличное, что можно с удовольствием покурить.
Он пришел с посулами, а ушел с сигарами.
Однажды почтальон принес открытое письмо от Хинриха и Мими — так называемую художественную открытку.
Мими спрашивала невестку, как живется ей и детям. Как с питанием? У них, Вильмерсов, есть еще немного капусты — обыкновенной и савойской; если Фриде это может пригодиться, пусть при случае заедет. Оба шлют сердечный привет и были бы рады весточке о Карле.
Вальтер сказал:
— Ну, мама, все понятно. Им нужны сигары. А нам они из милости сунут в руку капустный кочан.
— Да чтобы я к ним пошла! Не дождутся! Если они не найдут дороги к нам, пусть сидят там, где сидят.
II
И жизнь продолжала идти своим размеренным, усталым шагом. Для Фриды Брентен это означало — носиться по городу, стоять в очередях, улещивать лавочников или продавщиц. Время от времени надо было сунуть горсть сигар угольщику Боккельману, чтобы он вспомнил об этом зимою, ибо от него зависело отпустить или не отпустить угля. Сплошь и рядом ей приходилось ломать свою бедную голову, соображая, как накормить сегодня детей и мать. Следовало возможно выгоднее продать отпускаемую норму сигарет и табака, чтобы как-нибудь просуществовать. Часто спасителем оказывался Вальтер: бывало, что те десять или двенадцать марок, которые он в субботу приносил домой, составляли весь бюджет семьи. Одним из привычных явлений в этой однообразной жизни были жалобные письма из Нейстрелица.
Карл всегда присылал длинный список поручений, и если хоть одно из них не выполнялось, он чувствовал себя забытым и заброшенным.
Бабушка Хардекопф надула «курносую»: она перенесла тяжелый грипп и, пролежав очень долго, наперекор всему стала выздоравливать. Фриде пришлось нелегко: она была главой семьи, добытчицей, домашней хозяйкой, нянькой и сестрой милосердия в одно и то же время.
Когда опасность миновала, маленькая Эльфрида подошла к постели больной и простодушно спросила:
— Ба, ты, значит, еще не хочешь умирать?
Старуха ответила:
— Нет, хочется еще немного пожить.
Увидев улыбающиеся лица дочери и внучки, она сказала, как бы в подкрепление своих слов:
— Стало быть… я думаю, вы меня понимаете? Должна же я узнать, чем кончится эта проклятая война!
Фрида встретила на улице свою невестку, Цецилию Хардекопф. Остренькое личико Цецилии и рыжие, как у лисы, волосы делали ее и в самом деле похожей на хищного зверька. Пока она разговаривала с Фридой, ее загадочные серо-зеленые глаза беспокойно бегали, словно она боялась, что ее заманят в западню.