Сыновья
Шрифт:
— Да иду же! — Вальтер сделал безразличное лицо. На мать он не смотрел. Но его глаза не умели скрывать то, что происходило в его душе. А глаза матери видят многое; тем более, когда ей все известно.
Глядя на своего мальчика, который вдруг стал усердно очищать тарелку, низко нагнувшись над столом, Фрида спросила:
— От нее?
— Что? От кого? — пробормотал он, не поднимая глаз.
— Ну, уж ты-то знаешь, от кого.
Он с удивлением вскинул голову. Прочла она, что ли, письмо? Нет. Оно запечатано. И он ответил как можно равнодушнее:
— Если уж тебе так хочется
Она молчала.
Молчал и он.
Бабушка Хардекопф и Эльфрида вернулись домой с покупками; им пришлось несколько часов простоять в очередях. Мать поднялась.
— Мама, — сказал Вальтер, — я иду сегодня на концерт. Чистая рубашка найдется?
— Уж приготовлена, лежит в спальне.
Гм! Странно! Он побежал в спальню.
Его подозрения были не так уже неосновательны. Фрида Брентен недаром была дочерью Паулины Хардекопф; заботы и печали сына давно уже не составляли для нее тайны. Вместе с любопытством она унаследовала от матери талант незаметно вскрывать и снова запечатывать письма.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
I
Чудеснейшее, прекраснейшее лето! О солнце, никогда еще ты не озаряло своими лучами более счастливых! О ветры морские, никогда еще не мчались вы вослед путникам, более чистым душой.
Бродили ли они по цветущим лугам, отдыхали ли в тихих лесах, купались ли у отлогих берегов, им казалось, что только для них существует вся красота земли. Будни для них были праздником, вся неделя — сплошным воскресеньем.
Лес и пустошь, тихие деревушки и глухие уголки, где каждый из них бывал десятки раз, когда они еще не знали друг друга, они вновь открывали вместе. Особенно полюбился им маленький городок Штаде, расположенный на берегу Эльбы. И он раньше неоднократно бывал в Штаде, и она. Но теперь, когда они вдвоем бродили по узким улицам, по булыжным мостовым, среди дремлющих старинных домов, им чудилось, что они попали в сказочную страну. Оба любили давно знакомые пруды и соленый бриз с Северного моря; они дружно прорывались вперед под порывами штормового ветра; каждая рыбачья шаланда, каждый буй, бег волн, бьющих о берег, — все казалось им достойным восхищения.
Они думали, что знают знаменитый Мертвый Лог в Люнебургской пустоши как свои пять пальцев. Но нет, они снова и снова убеждались, что только теперь почувствовали все его скрытое очарование.
Вальтер и Рут садились в тени можжевельников, обступивших узкую долину, точно стража, и он читал ей вслух Ленса, разные истории из жизни животных. Как-то раз у них было чудесное приключение: они забрели в гости к пастуху, и он угощал их деревенским хлебом и овечьим сыром. Рут держала на коленях белоснежного ягненка. На закате они сидели на лугу возле пастушьей хижины, и старый пастух с плоским лицом под черной широкополой соломенной шляпой, вначале такой подозрительный и замкнутый, с комической серьезностью рассказывал им всякие страшные истории о Мертвом Логе.
Как часто на углу какой-нибудь улицы они обшаривали свои карманы и складывали всю свою наличность, прикидывая, смогут ли пойти в концерт или на «олимп» в Городской театр. Говоря по правде, Вальтер, если ему уж очень туго приходилось, брал иногда горсть сигар из тщательно оберегаемых матерью запасов и превращал их в звонкую монету.
В театре или в концертном зале Рут клала иногда голову ему на плечо. Иногда он держал ее руку в своей. Встречаясь взглядами, они радовались, находя свое отражение в глазах другого. Они не замечали ни тех, кто смотрел на них с добродушной улыбкой, ни тех, кто бросал двусмысленные взгляды. Им вообще не приходило в голову, что о них могут злословить или заподозрить в том, о чем они и думать не смели.
II
Как-то, в одну из своих поездок, они очутились в Лауэнбурге и за городом на склоне холма натолкнулись на молодежную туристскую базу. Под песни и веселый смех молодежь отплясывала народные танцы. Держась за руки, Рут и Вальтер остановились, глядя на танцующих. Гармонист, уже немолодой человек, с кривой трубкой в зубах, растягивал мехи гармоники. Как четко выделялись на изумрудно-зеленом лугу яркие юбки девушек и разноцветные спортивные куртки юношей. Как просто, не жеманясь, танцевали молодые люди польку: одни — с пленительной грацией, другие — с удалью. Как они подзадоривали друг друга, пересмеиваясь, перекликаясь. Вальтер посмотрел на Рут — ее глаза смеялись.
— До чего у них весело! Чудесно! — воскликнула она.
Ему показалось, что она хотела этим сказать: «Посмотри, им весело, а мы всегда одни». И он ответил:
— Вот и я когда-то входил в такую группу. И у нас часто бывало так же весело… Но это было давно.
— И у вас там тоже танцевали?
— Еще как!
— Пойдем потанцуем! — И она потянула его за собой.
Гармонист, на лице которого смеялась каждая морщинка, ободряюще кивнул им.
— Слушай, Рут, я, пожалуй, уже разучился танцевать. Ведь это шведско-шотландский танец, верно?
— Как будто. Попробуем!
Оказалось, что Вальтер ничего не забыл. С каким увлечением он танцевал! Он кружил вокруг своей дамы, скрестив руки на груди, потом, обхватив ее за талию, шел в пляске вместе с ней по кругу. Под конец Вальтер ощутил в себе такую уверенность, что даже чуть-чуть расшалился: когда он, по ходу танца, опустился перед Рут на колено, а она закружилась вокруг него, он протянул к девушке руки с такой лукаво-молящей миной, что она не удержалась и звонко захохотала. Смеялись, глядя на них, и другие танцующие.
— Ну как, ничего? — спросил он, тяжело дыша, заранее уверенный в ее похвале.
— Отлично! Никогда бы не поверила, что ты так танцуешь!
— А разве вы в первый раз танцуете в паре? — спрашивали окружившие их девушки.
— Да, впервые.
К ним протиснулся юноша в синей спортивной куртке. Его широкое полное лицо было сплошь усеяно рыжими веснушками. Он приветливо улыбнулся, показав ровные белые, как фарфор, зубы, и спросил:
— К какой организации вы принадлежали?
— К «Социалистической рабочей молодежи»!