Сыновья
Шрифт:
— Никогда, никогда, никогда! — Она звонко рассмеялась. Потом серьезно сказала: — А ведь ты меня обижаешь. Какого же ты мнения обо мне?
Через минуту они уже снова дружно и мирно шагали по берегу озера мимо раскидистых благоухающих акаций.
Ему, однако, не так легко уйти от своих мыслей. Он все думает о Шенгузене, и вдруг вместо лица этого профсоюзного деятеля перед ним всплывает лицо отца. Такое же полное, круглое и усатое, хоть и не такое тупое. И он невольно вспоминает о письме из Нейстрелица, о жалобной просьбе отца раздобыть и прислать ему несколько золотых монет и сигары. Золотые монеты сулят ему отпуск, сигары — более сносное существование. Было бы у него достаточно сигар, пишет он,
— Ты опять о чем-то задумался?
— А, пустяки! Что бы ты сказала, Грета, если бы мы часок покатались с тобой по озеру? Там, на лодочной станции, найдутся, наверное, свободные лодки.
— О, это было бы чудесно. А у тебя разве есть деньги?
— На лодку хватит. Вот только с залогом как быть? Что мы могли бы оставить?
— Гляди-ка, вон Гертруд!
V
Гертруд Бомгарден, старшая сестра Греты, была не только бессменной руководительницей нейштадской молодежной группы все десять лет ее существования, но и одной из ее основательниц. Ей не было еще и двадцати пяти лет, но во всем ее облике, несмотря на косы, свернутые улитками на ушах, платье «реформ» и низкие каблуки, было что-то от старой девы. Однако в группе к этому относились снисходительно, Гертруд пользовалась всеобщей любовью — все ценили ее добросердечие.
— Все устроилось, Трудель! — крикнула Грета, идя навстречу сестре. — Получили. И без всякой платы. До чего же просто это оказалось! Верно, Вальтер?
— Вот и хорошо, очень рада! — Гертруд Бомгарден крепко пожала руки друзьям.
— И, знаешь, я набрала на целых пятьдесят очков больше, чем он. На Юнгфернштиге я первая увидела одного чудесного моряка и два раза подергала его за бороду. Жалко, что тебя при этом не было.
— Ты сочиняешь!
— Нет, нет, правда, — подтвердил Вальтер. — Люди кругом немало посмеялись.
— Неужели ты осмелилась? — Лицо старшей сестры выразило растерянность и испуг.
— Что ж такого? Капитан так охотно подставил свою бороду, что я могла ее дергать сколько угодно.
— И тебе не стыдно, Грета? Ты хоть никому не рассказывай. Что о тебе подумают?
— Вот еще! Велика важность! Пусть думают что хотят, меня это мало волнует. А Вальтеру все-таки не нагнать меня!
— Что вы собирались делать? — спросила Гертруд.
— Хотели покататься на лодке, — ответил Вальтер. — Едем с нами. Часок, не больше.
— Нет, нет! Увольте! Я — от воды подальше. Вы уж без меня. Что-то я хотела сказать тебе, Вальтер? Да!.. Значит, родительский вечер состоится? Прекрасно! Ах да, вот что… Я просмотрела конспект твоего доклада. Знаешь ли, мне кажется, что он… что он несколько односторонен. Смотри, как бы не было нареканий.
— Почему?
— Я полагаю… Понимаешь, доклад твой называется «Немецкая песня», не так ли? Но ты показываешь лишь одну сторону немецкой песни, ее антивоенную направленность, отрицание войны в ней. А это ведь необъективно. В немецкой песне, и в народной, и в литературной, представлены две стороны.
Юноша остановился, он внимательно слушал. Лицо его медленно краснело. Он сказал с иронией:
— Уж не предлагаешь ли ты мне агитировать за военную песню? «Гремит призыв, как гром с небес»
— Нет, этого от тебя не требуется, но нужно упомянуть, что есть немецкие песни и такого рода, иначе тема твоя не будет развернута полностью.
— Упомяну, можешь не сомневаться. Ведь именно военной песне я противопоставляю антивоенную.
— Все это очень правильно, Вальтер, но не забудь, что у нас война. Если ты в своем докладе займешь очень уж одностороннюю позицию, это может повлечь за собой неприятности. Надеюсь, ты это понимаешь?
— Нет, — резко возразил он. — Ничего не понимаю. Ты называешь это объективностью, а, по-моему, это трусость!
— Пойми же, что так можно подвести партию.
Гертруд спокойно, по-матерински терпеливо пытается переубедить Вальтера или, по крайней мере, объяснить ему свою точку зрения. Но нет, он не поддается ни уговорам, ни убеждению. Он твердо стоит на своем.
— Еще скажешь, что я могу подвести Шенгузена!
— Конечно, его в особенности!
— Так, так! — Юноша презрительно смеется. Он напряженно думает, борется с собой, словно от содержания его доклада бесконечно многое зависит. Одно мгновенье он колеблется, но нет… он не пойдет ни на какие уступки.
Грета, до сих пор молча слушавшая его разговор с сестрой, берет его за руку и говорит мягко и примирительно:
— Подумай хорошенько, Вальтер, может быть, Трудель все-таки права.
— Нет! — Он вырывает свою руку и еще запальчивей повторяет: — Нет! Либо я скажу то, что считаю правильным, либо ничего не скажу.
Руководительница молодежной группы смотрит на него грустными глазами, чуть-чуть улыбается и кладет ему руки на плечи:
— Зачем же сразу вскипать, Вальтер? Ведь с моей стороны это было только предложение… и просьба. Я ничего не собираюсь тебе предписывать. Единственное, чего я хочу, это чтобы наш родительский вечер удался на славу. Именно теперь, когда у всех столько забот и так мало радостных минут. Ну, отправляйтесь кататься. Но будьте осторожны и не слишком долго оставайтесь на воде. Ведь сегодня первый теплый день, вечер будет еще очень прохладный.
Гертруд Бомгарден ушла, а юноша, задумавшись, не трогался с места.
Грета сделала движение, пытаясь снова взять его за руку.
— Пойдем же, Вальтер!
Спокойно, словно произнося окончательный приговор, он сказал:
— И она уже в лагере стариков.
Грета возмущенно возразила:
— Вздор! Она нам только добра желает, Гертруд всей душой с нами.
— Ах, вот как! В таком случае ступай к ней. Беги! Ты ее еще догонишь!
— Но… но мы же хотели с тобой покататься.
— Нет, мне уже не хочется. — И еще запальчивей: — И вообще никого не хочется ни слушать, ни видеть. Ни Гертруд, ни тебя. Ступай к своей сестре! Ступай же!
С этими словами он повернулся к Грете спиной и убежал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Вальтер терзается сознанием, что он совершил несправедливость, большую глупость. С мучительной ясностью он представляет себе, что Грета стоит там же, где он ее оставил, недоумевая, почему он убежал. Все в нем властно требует: «Вернись! Вернись!» Но против воли он несется вперед. «У меня тоже есть самолюбие, — убеждает он себя. — Грета глупа и не понимает меня. Разве Трудель не вела себя как настоящая обывательница? Так могла бы говорить любая из моих теток. А Грета — держит сторону сестры». Но чем больше он разжигал в себе негодование, тем явственнее слышал и другой голос, который с неумолимой настойчивостью нашептывал: «Ты всегда вот так: мгновенно вскипишь — и теряешь все самое лучшее».