Сыновья

Бак Перл С.

Ван Старший сидел, глядя перед собой, положив руки на толстые колени, а потом угрюмо взглянул на брата и хрипло сказал:

— Ты знаешь, какое мое состояние. Наличных денег у меня никогда не бывает. Продай еще участок моей земли.

Ван Купец вздохнул слегка, потому что невыгодно продавать землю перед новым годом, к тому же он рассчитывал на урожай пшеницы, которой были засеяны все участки. Но когда он вернулся в свою лавку и прикинул на счетах, подсчитывая прибыли и убытки, то увидел, что ему выгоднее продать еще участок земли, чем вынимать деньги, отданные в рост за высокие проценты, и решил продать немалый

кусок, и когда он оповестил об этом, многие приходили к нему, желая купить землю. Он продал участок за тысячу с лишним серебряных монет, но дал верному человеку только девятьсот, утаив остальные.

Заячья Губа был человек простодушный и, помня, что господин велел ему не задерживаться из-за какой-нибудь сотни монет, ушел с тем, что ему дали. А Ван Купец поспешил отдать в рост деньги, которых у него не потребовали, и отчасти утешился тем, что удалось спасти хоть это.

Одно только вышло нехорошо во всем этом деле: то, что, продавая землю, он продал один-два участка поблизости от старого дома, и случилось так, что Цветок Груши была в это время на току перед домом. Заметив, что в поле собралась кучка людей, она вгляделась пристально, заслонив глаза от солнца рукой, и поняла, что там происходит. Она торопливо подошла к Вану Купцу и, отозвав его в сторону и подняв на него с упреком глаза, сказала:

— Ты опять продаешь землю?

Но Ван Купец вовсе не желал с ней возиться, когда у него и без того много было хлопот, и сказал прямо:

— Младший брат мой женится, и больше неоткуда взять денег, которые полагаются ему по праву; остается только продать один из участков земли.

Тогда Цветок Груши отступила в странном смущении и не промолвила ни слова больше. Нет, она медленно пошла к дому, и с этого дня жизнь ее замкнулась еще больше, и все время она проводила либо в заботах о своих детях, как она их называла, либо прилежно слушая монахинь, которые и прежде часто ее навещали, теперь она упросила их приходить каждый день… Да, даже утром, когда увидеть монахиню считается нехорошей приметой и многие плюют, если монахиня перебегает им дорогу — такая это дурная примета, — даже утром Цветок Груши встречала их приветливо.

С радостью отказалась она принимать в пищу мясо в течение всей жизни, и это было ей нетрудно, потому что у нее никогда не хватало духу отнять жизнь у кого бы то ни было. Да, она была такая, что даже в жаркую летнюю ночь закрывала ставни, чтобы мошки не летели на пламя свечи, не сгорали бы в нем, и думала, что этим она спасает жизнь. Горячее всего она молилась о том, чтобы дурочка умерла раньше нее, и ей не пришлось бы давать бедняжке тот белый ядовитый порошок, который оставил Ван Лун.

Цветок Груши училась у этих монахинь, до поздней ночи читала молитвы и всегда носила на запястьи маленькие четки из благовонного дерева. В этом была вся ее жизнь.

После того, как верный человек ушел, Ван Купец и Ван Помещик стали советоваться о том, следует ли им ехать на свадьбу брата. Каждому из них хотелось участвовать в успехе, какой выпал на долю брата, но верный человек настаивал на том, что нужно торопиться, пока стоящие выше не прислали войск, и братья побаивались, не зная, насколько силен Ван Тигр, не будет ли он строго наказан, если потерпит поражение, и не накажут ли их вместе с ним за то, что они ему братья. Вану Помещику особенно хотелось поехать посмотреть, какова жена у младшего

брата, потому что верный человек рассказал довольно, чтобы разжечь его любопытство. Но жена его, услышав об этом, сказала степенно:

— Очень странно и удивительно, что он затеял свару, о которой мы слышали. Нет, если стоящие выше его накажут, то и всех нас могут наказать; мне не раз приходилось слышать, что если человек виновен в государственной измене и поднял бунт, то могут казнить всю его семью и даже самых дальних родственников.

Правда, в старое время, когда владетельные князья и императоры старались вывести во всей стране измену, бывали такие наказания, и Вану Помещику приходилось это видеть в театре или слышать в палатках сказочников, где он любил раньше проводить время, да и теперь хотя такие забавы были слишком низменны для его высокого положения, он с удовольствием слушал бродячих сказочников, заходивших иногда в чайный дом. Вспомнив все, что знал, он пожелтел от страха, пошел к Вану Купцу и сказал ему:

— Пожалуй, лучше бы нам засвидетельствовать какакую-нибудь бумагу, где говорилось бы, что брат наш был непочтительным сыном и мы выгнали его вон из дома. Это нужно сделать на тот случай, чтобы нас и наших сыновей не впутали в дело, если он проиграет сражение и будет наказан. — А про себя он с радостью подумал, как хорошо, в конце концов, что сын его не захотел поехать к дяде, и злорадно выражал сожаление брату, говоря:

— Сочувствую тебе; сын твой подвергается большой опасности!

Ван Купец только улыбнулся в ответ, но когда он поразмыслил над этим, такая предосторожность показалась ему не лишней. И он написал бумагу, в которой говорилось, что Ван Младший, прозванный Тигром, был непочтительным сыном и не считается больше членом семьи, заставил сначала старшего брата подписать ее, а потом подписал сам и понес бумагу к судье, где заплатил за то, чтобы ее тайком засвидетельствовали. И тогда он взял бумагу и спрятал, пока она не понадобится, в надежное место, где никто не смог бы ее найти.

Теперь братья чувствовали себя в безопасности, и однажды утром, встретившись в чайном доме, они посмотрели друг на друга, и Ван Помещик сказал:

— Почему нам не поехать и не отпраздновать свадьбу, если теперь мы в безопасности?

Но они еще не решились на это, потому что были не в таком возрасте, когда легко отправиться в путешествие, а уже по всей области пошли из уст в уста слухи, что правитель провинции очень разгневался, узнав о том, что какой-то мелкий выскочка, не то бандит, не то солдат, сбежавший из армии старого генерала на Юге, захватил главный город в одном из округов, и что собирается послать против этого выскочки свою армию.

Правителю приходилось отвечать перед другими, стоящими выше него, и им были бы недовольны, если бы он вставил этот проступок без наказания.

Когда этот слух просочился через придорожные харчевни и чайные дома, — а уж, конечно, нашлись люди, которые с радостью побежали докладывать о нем братьям, — Ван Помещик и Ван Купец бросили думать о поездке и некоторое время никуда не показывались из дому, и оба радовались тому, что не хвастались раньше времени тем, что брат их стал важным лицом, и утешались, думая о бумаге, подписанной и засвидетельствованной в суде. Если кто-нибудь заговаривал с ними о Младшем брате, Ван Помещик говорил во всеуслышание: