Т-390, или Сентиментальное путешествие по Монголии
Шрифт:
Внизу боцман бегал по палубе и кричал:
— Арсенал! У кого, блядь, ключи от арсенала! Почему я не могу их найти, когда они нужны! Какая сука спрятала ключи!
Матросы не признавались. Они стеснялись боцмана. В арсенале они сделали тайный штаб, оборудовали его, повесили карты, красные занавески, китайские колокольчики, зеленую лампу, рисунки собственного изготовления, и иногда собирались там и читали друг другу свои стихи. Оружие они предварительно спрятали в кубрике.
Боцман всё бесновался.
Дэн вытащил свою берданку, которой чуть не подбил самолет. Глядя на него, матросы мало-помалу подоставали ружья, пулеметы, автоматы и пистолеты. Без оружия остались
Капитан спустился в свою каюту и вытащил из ящика стола свой револьвер. Вечера не проходило, чтобы капитан не разбирал свой револьвер, не чистил его. «Ну вот ты и пригодился», — произнес капитан даже с какой-то нежностью.
Кок Афанасий принес с камбуза три ружья и дал их боцману, штурману и Алеше.
— Держите, — сказал Афанасий. — Но не забудьте, как постреляете, вернуть.
Вооружившись, все начали стрелять по монголам. Но монголы двигались так резво, что попасть в них не было решительно никакой возможности. Беспорядочная пальба не принесла экипажу никакой выгоды.
Маленький радист спрятался в радиорубке под комодом и обильно потел.
Монголы тем временем поравнялись с «Каччхапой». Некоторые пытались прыгать на корабль со своих кобыл, но соскальзывали с обитых железом бортов, падали, снова взбирались на лошадей и продолжали погоню. Самым неутомимым был молодой Архар. Он упал четыре или пять раз.
Из иллюминаторов за попытками монголов прыгнуть наблюдали Хрюша, Степашка и прочие, и показывали на них пальцами. Бабушка говорила, что так делать неприлично, но время от времени забывалась и тоже показывала пальцем на монголов.
В кильватере шофер Коля отчаянно вихлял, сбрасывая с грузовика наседающих кочевников. Однако паре человек все-таки удалось удержаться, и они подползали к Коле с ножами в зубах.
Коля улыбался им как родным, так, что запасному шоферу Виталику пришлось отобрать у него руль и управлять грузовиком самому.
Видя, что на абордаж корабль взять не удастся, монголы стали кидать лассо. На гладкой, как степь, палубе одиноко стояла мачта — вокруг нее и затянулось разом несколько веревок.
Менге был самым сильным, потому его и назначили сотником. Как раз после его рывка мачта и накренилась. Не менее полусотни всадников накинули на неё арканы и дернули еще раз. Корабль стал быстро терять скорость, торжествующий вопль вырвался из монгольских глоток.
Всё это время матросы пытались попасть хоть по одному врагу, но у них всё не получалось. У многих закончились патроны.
Мачта не выдержала давления, затрещала, и упала было на Менге. Сотник, правда, отпрянул со свойственной ему ловкостью. Верхушка с грохотом обрушилась у его головы, и он с ужасом обнаружил прямо перед своим разгоряченным лицом ощерившуюся физиономию давнего друга Жугдэрдемидийна Гуррагчи. Когда-то они делили между собой постель и коня, потом пути их пересеклись: Жугдэрдэмидийн пошел учиться на космонавта.
В то же самое время кок Афанасий ранил в руку Молодого Архара.
Торжествующий вопль сменился криком страха и боли, и Менге поскакал прочь. За ним поскакали и подчиненные, побросав добычу. Убежали и те, кто подбирался к Коле.
Дэн метким выстрелом сбил с атамана шапку. Публика заулюлюкала и зааплодировала. Иные и засвистели.
Хрюша, Степашка и прочие смеялись, высовывались из иллюминаторов и показывали на убегающих монголов пальцами.
Шапку подняли с земли и напялили на голову Жугдэрдемидийна Гуррагчи.
— Смотри, наша записка! — сказал Алеша, вытащив из подкладки листок бумаги.
— Угу, — сказал Дэн.
— Отбились, — резюмировал капитан.
14. Сила
До утра горело окно в капитанской каюте. Алешу в качестве исключения позвали на праздник в высшее общество. Ничего особенного там и не происходило. Да, впрочем, Алеша стеснялся и скоро ушел.
Дэна в капитанскую каюту не позвали, и он с тоски пошел в арсенал, где матросы читали друг другу стихи, посвященные славной победе.
Утром около камбуза Алеша встретил Галю.
— Привет! — сказал Алеша.
— Привет, — сказала Галя и улыбнулась.
Алеша размечтался:
— Вот бы, — подумал он, — получилось бы как-нибудь так, чтобы мы с Галей сидели бы вместе за столом, пили бы чай из подстаканников, за окном бы темно было, а у нас светло, и чтоб там холодно, а у нас жарко, и лазали бы ложками в варенье, не считая, кто сколько съест, и чтоб малиновое, и чтоб ложки гнутые… и чтоб скатерть такая, белая…
Алеша давно об этом мечтал и даже заготовил пару гнутых ложек. Правда, мысль о чаепитии с Галей казалась ему слишком праздничной и нереальной и расстраивала своей несбыточностью: Галя всего лишь улыбалась ему и говорила «Привет». Поэтому Алеша, чтобы не загрустить от несбыточности, бывало, думал о чем-нибудь философском, абстрактном.
Алеша часто думал вот о чем:
— Человеческое существо, — часто думал Алеша, — обладает способностью часто думать о всяких разных вещах. Вот как я сейчас, например. Например, он думает о светофорах, поливальных машинах и повивальных бабках, новостях, о книгах, о песнях, о стариках и колясках, о воздушных шариках, о прохожих, о том, где раздобыть еды, о деньгах, о футболе, об овечках, о новой одежде и так далее. Обо всем этом человек думает много раз в течение дня, и даже не замечает этого. Но ведь каждая мысль имеет какую-то свою силу, может как-то повлиять на мир. И именно благодаря тому, что мыслей много, они рассеиваются в разные стороны, взаимоуничтожаются, как разнонаправленные векторы, и ничего не происходит. Светофоры не гнутся, рукописи не горят, воздушные шарики не превращаются в змей. Старики только много думают о смерти и потому умирают. Но к старости нельзя не думать о смерти, потому что смерть близка, волей-неволей приходится о ней думать, вот и умираешь. Замкнутый круг получается. Если б кто-то мог вовсе не думать о смерти…
Поэтому, собственно, чудес и происходит так мало. Просто никто не может сконцентрироваться на какой-то мысли о чуде так сильно, чтобы это чудо произошло. В этом есть мудрость природы.
Но это всё в городе, или, скажем, в деревне. Там, конечно, внимание рассеивается. Там светофоры, поливальные машины и повивальные бабки, новости, там книги, песни, старики, коляски, овечки, футбол, там воздушные шарики, прохожие, там приходится раздобывать еду, одежду, и думать о деньгах. Но о чем думать на бронеаэродроме? Всего этого тут нет. Вокруг только степь, голая, глазу не за что зацепиться. Только и есть о чем подумать, как об аэродроме. Но на корабле о чем думать? Ничего же нового не происходит, ничего, абсолютно. Распорядок дня всегда одинаковый, вот, монголы напали, но видно же было, как все рады. А так внимание не рассеивается, думай себе о чем хочешь, а думать можешь только о корабле, или о своих каких-то идеях, вот как я сейчас. В любом случае думать тут можно мало о чем, и всё так или иначе связано с кораблем. Векторы мыслей однонаправлены и могут привести к чуду, даже если думать не очень сильно, можно вообще о чем-нибудь думать и не знать этого, но фокусироваться только на корабле. А тогда… тогда может случиться всё что угодно.