Т. 06 Кот, проходящий сквозь стены
Шрифт:
— Вот именно — и так далее, — Джастин понизил голос, чтобы услышали только мы четверо и Кен. — Вы все знаете, какие усилия мы прикладываем, чтобы скрыть свой возраст. Вот тебе, Морин, сколько лет?
— Э-э… сорок семь.
— Нэнси? Тебе сколько лет, дорогая?
— Пятьдесят два, — брякнула Нэнси и осеклась. — Тьфу ты, пропасть, папа Везерел, я не слежу за своим возрастом.
— Сколько тебе лет, Нэнси? — настаивал Джастин.
— Сейчас. Мама родила меня в пятнадцать лет, значит — сколько тебе там, мама?
— Сорок семь.
— Ну да, значит, мне тридцать два.
Джастин посмотрел на мою внучку Роберту и правнучку Энн и
— У вас я ваш возраст не спрашиваю — как бы вы ни ответили, ясно, что вас просто не может быть в природе, судя по официальному возрасту Морин и Нэнси. От имени попечителей скажу — нам очень приятно, что вы все так старательно выполняете волю Айры Говарда Но, опять-таки от имени попечителей, подчеркну, что нам никак нельзя привлекать к себе внимание. Нельзя позволить кому-то заметить, что мы не такие, как все, — он вздохнул и продолжал; — А посему вынужден сказать, что огорчен, видя вас пятерых вместе в одной комнате, и надеюсь, что этого больше не повторится. Я содрогаюсь при мысли о том, что вас сфотографировали вместе. Если эта фотография попадет в раздел светской хроники воскресной «Джорнэл Пост», прощай все усилия наших семей оставаться в тени. Кен, тебе не кажется, что пленку лучше засветить?
Я видела, что затюканный Кен уже готов уступить высшему чиновному лицу Фонда. Но меня не затюкаешь.
— Хватит, Джастин, перестань! Ты попечитель, все это знают. Но Господом Богом тебя никто не назначал. Эти карточки сделаны для меня и для моих детей. Только засвети их или заставь Кена это сделать, и я тресну тебя этой камерой по башке.
— Морин, Морин…
— Я знаю, что я Морин. В газеты снимок, разумеется, попасть не должен. Но пусть Кен сделает пять копий со своего лучшего кадра, по одной на каждую из нас. И одну копию может сделать себе, для своего архива.
На этом мы и порешили, а Джастин попросил еще одну — для архивов Фонда.
Тогда я считала, что Джастин — перестраховщик. И была не права. Благодаря ему и его настойчиво проводимой в жизнь политике, позже названной «маскарадом», восемьдесят процентов наших собратьев к началу царствования Пророков числились людьми моложе сорока лет, и только трем процентам было официально за пятьдесят. Когда начала свою деятельность тайная полиция Пророков, менять фамилии и среду обитания стало и трудно, и опасно, но благодаря предвидению Джастина этого, как правило, и не требовалось.
Судя по архивам, Брайан умер в 1998 году в возрасте ста девятнадцати лет — для двадцатого века это сенсация. Но в официальном его возрасте, восемьдесят два года, ничего сенсационного не было. Стратегия Джастина дала возможность всем говардовцам вступить в 2012 году в Эру Пророков с заниженным возрастом и прожить свою жизнь, не дав обнаружить, что живут они подозрительно долго.
Мне, слава Богу, не пришлось с этим столкнуться. Нет, не Богу, а Хильде Мей, Зебу, Дити, Джейку и милой, хорошей машине «Веселая Обманщица». Хотела бы я сейчас снова увидеть всех пятерых — маму Морин опять нужно спасать.
Может быть, Пиксель их найдет. По-моему, он меня понял.
Несколько приезжих гостей провели у меня уик-энд, но к утру вторника пятого августа я осталась одна — по настоящему одна, впервые за все свои семьдесят лет. Двое моих младших — Дональд шестнадцати и Пресцилла четырнадцати лет — еще не вступили в брак, но они уже были не мои. При разводе они предпочли остаться с теми, кого считали своими братьями и сестрами, и теперь уже юридически приходились им братом и сестрой —
Сьюзен была самая младшая из тех четверых, что жили в войну в Канзас-Сити с Бетти Лу и Нельсоном, и вышла замуж последней. Элис Вирджиния вышла замуж за Ральфа Сперлинга сразу после войны, Дорис Джин — за Фредерика Бриггса на следующий год, а Патрик Генри, мой сын от Джастина, женился на Шарлотте Шмидт в пятьдесят первом году.
Бетти Лу и Нельсон вскоре после моего возвращения переехали в Тампу, взяв с собой трех детишек, которые еще оставались при них. Там, во Флориде жили и родители Бетти Лу и тетя Кароль, мать Нельсона — Бетти Лу хотела присмотреть за ними в старости. (Сколько же тете Кароль было в сорок шестом году? Она была вдовой старшего брата моего отца, значит, в сорок шестом — батюшки светы! — ей уже наверняка стукнуло сто. Но при последнем нашем свидании незадолго перед нападением японцев в сорок первом она выглядела так же, как всегда. Наверное, красила волосы?)
В субботу я была triste [140] не только потому, что мой последышек улетал из гнезда, а еще — и в основном — потому, что в тот день отцу исполнилось бы сто лет: он родился 2 августа 1852 года.
Никто больше как будто об этом не вспомнил, а я никому не говорила — день свадьбы принадлежит молодым, и никто ни словом, ни делом, ни воспоминанием не должен омрачать их праздник. И я молчала.
Но сама не забывала об этом ни на миг. Прошло двенадцать лет и три месяца, как отец ушел на войну, и я скучала по нему все эти четыре тысячи четыреста сорок один день — особенно в те годы, когда Брайан переменил мою жизнь.
140
triste (фр.) — грустна.
Поймите меня правильно — я не осуждаю Брайана. Я перестала рожать еще перед войной, Мэриэн была в расцвете женских сил, а дети — цель говардовского брака. Мэриэн хотела и могла рожать Брайану детей, но желала, чтобы их брак был законный. Все это можно понять.
Они не стремились избавиться от меня. Брайан думал, что я останусь с ними, пока я твердо не сказала «нет». Мэриэн просила меня остаться и плакала, когда я уезжала.
Но Даллас — не Бундок, и моногамия была столь же естественна для американской цивилизации двадцатого века, как естественная групповая семья для квазианархической, лишенной структуры цивилизации Терциуса Третьего тысячелетия Диаспоры. Когда я решила не оставаться с Брайаном и Мэриэн, у меня еще не было бундокского опыта — но я сердцем чуяла, что, если я останусь, мы с Мэриэн волей-неволей начнем соперничать друг с другом, а это было нам совершенно ни к чему и могло бы сделать несчастным Брайана.
Но это не значит, что я уезжала с радостью. Развод, любой развод, как бы он ни был необходим, — всегда ампутация. Я долго чувствовала себя как зверь, который отгрыз себе ногу, чтобы вырваться из капкана.
Это произошло более восьмидесяти лет назад по моему личному времени. Неужели я все еще обижена?
Да. Не на Брайана — на Мэриэн. Брайан был человек беззлобный — в душе я уверена, что он не хотел так со мной поступать. Худшее, в чем можно его упрекать — это что он вел себя не слишком разумно, сделав ребенка вдове своего сына. Но много ли мужчин мудро ведут себя с женщинами? Таких за всю историю раз, два и обчелся.