Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
Пока бежали лесом, Акимов кое-как успевал еще за Николкой. Но вот впереди показалась продолговатая, похожая на рукав долина. Вероятно, это было таежное озеро, закованное льдом и засыпанное снегом. И тут Николка помчался с такой быстротой, что позади него поднялось облако снежной пороши, скрывшее его с головой.
— Ах, чертенок, что он делает! — с восхищением воскликнул Акимов, любивший тоже хорошие пробежки на лыжах. Азарт охватил Ивана, и он бросился догонять Николку, решив во что бы то ни стало на этой равнине настигнуть его. Но как только Акимов стал приближаться к Николке, тот поднажал с такой силой, что через несколько минут
Акимов так и не настиг Николку. Он догнал его только на привале. Мальчишка сидел на изогнутой дугой березе и жевал лепешку. Он скинул шапку, и мокрая лохматая голова его была окутана паром.
— Ну, брат, и бегун же ты! И как только у тебя на такую скорость ног хватает? А шапку надень — остудишься! — присаживаясь рядом с Николкой на березу, сказал Акимов.
— Ты чё, паря? Зачем остудишься? Потом опять бежать будем, опять пот глаза будет застить. — Николка доел лепешку, вытащил трубку, плотно утрамбовал ее Ефимовым табаком и задымил, выпуская длинные волнообразные струи дыма. Акимов искоса посматривал на Николку и чувствовал, в каком блаженстве находится душа юного таежника. Кругом тихий лес с клочьями ослепительно-белого снега на сучьях, светит, радуясь, солнце, блестит небо в золотых потеках, кругом тайга, ширь, безлюдье, понятное и подвластное ему, Николке, одному, сильному и упорному, как водопад на перекате, и быстрому, как молния. В зубах трубка, и ноздри щекочет дымок неподдельного, настоящего табака. А рядом русский парень, который хвалит его за быстроту ног. Парень бежит, чудак, отсюда, из таких мест, желаннее которых нету на этом свете… Бежит, чтоб где-то там, неведомо где, сделать царю чик-чирик… царю, имя которого приезжий из Парабели поп зачем-то дал ему, тунгусскому мальчишке, да еще взял за это с отца связку белок и колонков.
— Чё, паря, побежим? — спросил Николка, вновь пряча трубку в карман стеганых штанов и нахлобучивая шапку до бровей.
Акимов уже отдохнул, подсохли его лоб и щеки, а на бороде, взмокшей от пота, повисли ледяные сосульки.
— Побежали, Николка! — Акимов поспешил встать на лыжи.
— Ы-ы-ых! — крикнул Николка, и из-под лыж взвились тугие, спиралеобразные столбики вихря,
«Ах, ловок, бесенок! Ах, как идет! Ой-ой, как он жмет под уклон!» — стараясь не отставать от Николки, бормотал себе под нос Акимов.
Но в одно из мгновений этой пробежки произошло такое, что Акимов с силой притормозил лыжи, чтоб понять, что же все-таки случилось.
Николка бежал впереди Акимова на расстоянии примерно ста саженей. Сквозь снежную порошу, поднятую лыжами тунгусенка, он видел его спину с мешком и мелькавший наподобие мачты ствол ружья. Вдруг Николка вышел на чистое место, деревья как бы расступились перед ним, и Акимов увидел это невообразимое происшествие собственными глазами: Николка исчез, был на виду — и исчез бесследно.
Подойдя к месту исчезновения мальчишки, Акимов глазам своим не поверил. В трех шагах от него берег лога круто обрывался, а за обрывом простиралась поляна, похожая на то продолговатое, озеро, которое они миновали в начале пути. Обрыв был прикрыт березками, которые под воздействием ветров так сильно наклонились, что, не будь тут пустоты, они лежали бы прямо на земле. Прикрытые сверху снегом березки вполне можно было принять за обычную твердь. Возможно, Николка и принял их за твердь. Разгоряченный стремительным бегом, он мог и не заметить обрыва. А может быть, и заметил, но рискнул прыгнуть, не ища отлогого спуска, не теряя времени на его поиски.
Увидев на краю обрыва остановившегося в полной растерянности Акимова, Николай засмеялся, вызывая того повторить прыжок.
— Прыгай, Гаврюха! Тут мягко!
Но, прикинув высоту обрыва, Акимов повернул в сторону и съехал вниз, оставляя за собой извилистый след.
— А если б лыжа у тебя сломалась? Или ты зашибся бы?! Разве можно так?! — заговорил Акимов, сердито посматривая на мальчишку.
— Ты чё, паря? Зачем она сломается? — Николка заливался звонким смехом.
Акимов заразился его веселостью и, взглянув на повисшие березки, с которых совершил прыжок Николка, подумал: «Вот бесшабашная головушка! Ни страха, ни осторожности… А все-таки молодчага».
Они закурили. Акимов предложил Николке набить трубку его табаком. Незадолго до побега из Нарыма Акимов получил посылку из Петрограда от друзей. Где-то расстарались табачку высшего сорта: ароматного, легкого, чуть кружащего голову. Однако Николке табак Акимова не понравился. Откурив немного трубку, он набил ее махоркой и посасывал чубук с нескрываемым удовольствием.
— А не сбились ли мы, Николка, с пути? — спросил Акимов, убедившись уже, что хоть мальчишка и храбрый и ловкий, но вместе с тем и легкомысленный, как все мальчишки на земле, и проверить его не мешает.
— Зачем сбились? Идем, паря, прямо, прямо. Тут завяжи мне глаза, я Степахину гриву найду. Побежим сейчас немножко, а потом обед промышлять будем, — объяснил Николка.
Они бежали еще часа полтора. Николка был неутомим и почти нигде не сбавлял скорости.
— Ы-ы-ых! — покрикивал он, оглашая тайгу своим протяжным возгласом. Это делало его голос богатырским и нескончаемым, наполняло тайгу звуками, и казалось порой: нет, эта земля не такая уж безлюдная и покинутая. Вон как она грохочет!
В одном месте Николка остановился, поднял руки и замахал ими, давая знать Акимову, что ему необходимо остановиться. Потом Николка снял ружье с плеча, слегка присел и осторожно скатился в заросли молодого ельника. «Видно, обед решил промышлять», — вспомнив слова Николки, подумал Акимов. Окинув глазами деревья, Акимов увидел на засохшей макушке сосны черное пятно. «Глухарь! За ним и пошел Николка», — догадался Акимов и стал ждать выстрела. Николка выстрелил в ту же минуту. Глухарь распустил крылья, пытаясь на них задержаться от падения, но не смог этого сделать, перекувырнулся и камнем упал в снег, обламывая своей тяжестью сухие сучья и увлекая их за собой.
Акимов подошел к ельнику в тот самый момент, когда Николка, неся глухаря на вытянутой руке, вернулся к месту своей остановки.
— Обед есть. Бежать не будем, Гаврюха, — сказал Николка.
— А далеко еще до Степахиной гривы? — спросил Акимов, чувствуя, что ноги его начинают слегка поднывать.
— А вона она! Видишь впереди кедрач?
— Вот этот? Да мы почти пришли, Николка. Скоро дошли.
— Угу! Ну, без тебя-то, Гаврюха, я скорее побегу.
Вскоре Николка и Акимов поднялись на возвышенность, заросшую крупными, мохнатыми кедрами, и примерно через версту оказались на берегу реки. Тут, под прикрытием сукастого дерева, стояла рубленая изба.