Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
— Покажите, Степан Димитрич, этот камушек, — попросил Акимов, все еще не выпуская лукьяновскую пульку из своей руки.
— Не уберег, Иван Иваныч, — смущенно сказал Лукьянов.
— Ах, какая жалость! Как же вы так?
— А вот уж так. Ставил перемет. А стрежь на реке. Надо, думаю, грузило потяжельше сделать, иначе перемет снесет, запутает, потонет стяжка. Хватился, а поблизости никакой тяжести нету. Хоть плачь. Ну и решил поставить этот камень. Думаю — временно, потом заменю. Да ведь не зря говорят, что русский мужик силен задним умом. Запутал я камень в бечевку, запутал хорошо, не выскользнет из гнезда. И все бы ничего, а только заменить
— Жалко, Степан Димитрич! А пульку эту не пожертвуете мне? Исключительно из-за научных целей прошу. Венедикт Петрович будет вам премного благодарен. Все, что вы рассказали, — факт примечательный.
— Берите, Иван Иваныч. Пожалуйста. Разве мне жалко?
— Спасибо вам. Если удачно доберусь до цели, то встречусь с дядюшкой непременно. Будет расспрос вести. Вот я ему и выложу на стол вашу находку, Степан Димитрич.
— Ах, какой человек! Вот возьмите же: благородный, образованный, а какое обхождение с нами, людьми простого звания? Как подумаю о своей жизни, Иван Иваныч, вспомню все прожитое, лучше той поры, когда с Венедиктом Петровичем по рекам ходил, не припоминаю. Да, была пора! Почтение ему от всех нас, мужиков, передавайте. Может быть, и не забыл еще. Ну и скажите попутно, что многих война унесла, будь она трижды проклята…
Голос Лукьянова дрогнул, он замолчал, опустил голову.
— Все исполню, Степан Димитрич. Не беспокойтесь. Если, конечно, суждено мне дойти до цели.
— Бог милостив, Иван Иваныч. Дойдете.
— Бог-то милостив, Степан Димитрич, да жандармы сильно уж недреманые стали.
— А я увидел вас и в первые минуты растерялся. Вы ли, думаю? Не обмишулился ли? А вот подумал про себя, поговорил с вами и скажу вам чистосердечно, Иван Иваныч, не удивляюсь, что это вы… — Лукьянов пытался найти подходящие слова, но их мучительно ему не хватало.
— Что я бегу из ссылки, что я против войны и царского самодержавия… — подсказал Акимов.
— Вот-вот, — подтвердил Лукьянов.
— Да ведь, если сказать честно, Степан Димитрич, и у меня такое же чувство. Увидел вас, удивился. Экая неожиданная встреча! А вот поговорил с вами, подумал, и получается вроде, что ничего в этом неестественного нет. Сама жизнь свела, как она сводила уже нас на Оби и на Кети тогда…
— Ах, Иван Иваныч, — вздохнул Лукьянов и вскинул голову. — Жизнь… Хитрая она, эта жизнь… Грызет меня тоска по какой-то другой жизни. Спросите: по какой? Не смогу сказать… Да меня ли одного? Каждого… почти каждого… Летом в знойную пору бывают такие дни, когда вдруг чуешь: дышать нечем, заходится сердце, рвется из груди. И только и смотришь на небо: не надвинулась ли тучка, не приближается ли гроза… Вот так и живут сейчас люди. В изнеможении. В ожидании. Ну что ж, Иван Иваныч, как, вы готовы, нет? Пора двигаться. До ночевки далеко.
— Пошли, Степан Димитрич. Пульку вашу запрячу в кисет. А вот как рыбу, прихватим с собой?
— Возьмем. Придем на ночевку со своей едой.
— А вы не устали, Степан Димитрич? Я-то и вчера полдня отдыхал и ночь спал.
— Потерплю! Идти-то все-таки надо! По расписанию, даденному мне, послезавтра должен я вас доставить на заимку Окентия Свободного.
— Окентия да еще Свободного. Звучит и загадочно и заманчиво, — засмеялся Акимов.
— Именно так, Иван Иваныч.
Акимов смотрел Лукьянову в спину, невольно думал: «Верно говорится, что у каждого человека — своя походка, как и свой почерк, как и свои извилины на ладонях». По манере ходьбы Лукьянов не напоминал ни Федота Федотовича, ни Полю, ни тем более тунгуса Николку. Ни с кем так легко не передвигался Акимов, как со Степаном Лукьяновым. И все потому, что никто из прежних проводников не умел так пользоваться местностью, находить в ней преимущества для себя, как это делал Лукьянов.
Яры, холмы, крутые лога Лукьянов старался оставлять в стороне. За весь день ходьбы они ни разу не поднялись в гору. Наоборот, у Акимова было такое впечатление, что они все время катятся под уклон. Он сказал об этом Лукьянову.
— Нет, Иван Иваныч, сами знаете по картам, что идем вверх. Чем ближе к Томску, тем местность выше. А кажется вам так потому, что от прямых подъемов я уклоняюсь. Лучше пройти десять — двадцать верст больше под уклон, чем три-четыре версты подниматься. Подъемы изматывают ходока. Начинается одышка, дрожание в ногах…
— Столько прошли, а я ничуть не устал. Все катимся и катимся самоходом.
— Будет скоро и подъем. Его обходить не выгодно. Большой крюк. А тут мы попадем прямо к избе. Ходу осталось не больше часа. Засветло ужин из вашей рыбы сварганим.
— Опять ваш стан?
— Знакомого моего. Из Старой Кусковы. Имеет фамилию Зайцев. Тут по берегам луга кусковских мужиков. Рядом со Старой Кусковой большое село Ново-Кусково.
— Чулым впереди? — спросил Акимов, увидев неподалеку извилистую полосу, окаймленную красноталом и топольником, слегка присыпанным снегом.
— Чулым. Многоводная река. Иван Иваныч, рыбная. И больше чем на тысячу верст судоходная. По большой-то воде чуть не до Ачинска суда могут плавать.
— Рыбачили здесь?
— Как же, рыбачил. А знаю реку не только по рыбалке. Ходил по ней с устья и почти до верховий с экспедицией путей сообщения. Шишков Вячеслав Яковлевич, техник, водил артель. Хороший человек, не забыть. Он тоже вроде из тех же мест, что и вы.
— Встречать не доводилось.
— Белый свет велик.
Лукьянов пригасил скорость, и Акимов понял, что вот-вот они остановятся на ночевку. К вечеру стало подмораживать, серое, непроглядное небо по горизонту посветлело, снег под лыжами поскрипывал и посвистывал сильнее, чем днем.
Пересекли закованный льдом Чулым и вошли в прибрежный лес. Вдруг откуда-то издали послышался говор людей. По сплетению голосов, по эху, которое чутко подхватывало все звуки и разносило их по лесу с мощным отзвуком, было ясно, что разговаривают не два, не три человека, а толпа.
— Что за светопреставление? — оглядываясь, сказал Лукьянов. — И смотрите, печку растопили, видать, уходить не собираются.
Акимов уже заметил, что труба избы как бы фонтанирует клубками светло-сизого дыма, прошитого непрерывными струйками огненных искр.