Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
— Это верно, замечал я. Случалось, бывало, так: сидишь за книгой, а в глазах все плывет. Голову опустишь, чуть вздремнешь. Десять, от силы двадцать минут пройдет, а смотришь, в уме просветление, свежесть… А на чем же все-таки, Федот Федотович, карту мы с тобой вычертим? И, главное, чем? — круто повернул разговор на другую тему Акимов.
— А какой тебе струмент нужен? — спросил Федот Федотович, придерживая закопченный чайник над своей кружкой.
— Большой лист бумаги, карандаш, линейка, циркуль, компас, — хитровато поглядывая на старика, перечислял Акимов.
Федот Федотович оставил чайник, передвинул
— Компас есть, паря. Насчет остального думать придется.
— Сколько ни думай, бумага или карандаш от этого не появятся. А надо бы карту вот так! — Акимов чиркнул себя пальцем по шее, заросшей темным волосом.
— Ну, линейку сделаем. Рубанок есть, — начал Федот Федотович.
— Мне надо, Федот Федотович, не просто линейку, она должна быть с сечением. Иначе масштаб карты окажется приблизительный.
— Это пустяк. Точную меру с дула ружья снимем. Мое ружье двенадцатого калибра. Пересчитаем на дюймы.
— А что же? На худой конец, и такой способ пригодится, — сразу оживился Акимов.
— Циркуль… Деревянный циркуль сделаю тебе хоть завтра, — сказал Федот Федотович.
Акимов заметил, что старик увлекся разговором и забыл об ужине.
— Да ты ешь, Федот Федотыч! — Акимов придвинул кружку, налил в нее коричневый настой из чаги.
— Не убежит, Гаврюха, ужин. При мне он завсегда. А вот покумекать о твоем деле надо… Разве в Парабель мне с этой нуждой прошвырнуться! — изучающе поглядывая на Акимова, нетвердо сказал Федот Федотович.
«Пожалуй, старик прав. Может быть, к тому же какие-нибудь новости от комитета на мой счет имеются», — мелькнуло в уме Акимова, и глаза его вспыхнули надеждой. Но в то же мгновение он вспомнил строгий наказ комитета сидеть в укрытии до тех пор, пока ему не будет дан сигнал. Комитет решительно предупреждал его не предпринимать никаких самостоятельных мер к продолжению своего побега. Кое-что в эти секунды вспомнил и Федот Федотович. «Из Дальней тайги, фатер, придешь за хлебом. Примерно через месяц». Это были слова, сказанные ему Федором Терентьевичем Горбяковым.
— Сходить в Парабель… Путь далекий, Федот Федотыч, — перебарывая внутренние колебания, сказал Акимов.
— Неблизкий, — согласился старик, про себя подумав, что преждевременное появление вызовет недовольство зятя, может как-то осложнить все его намерения относительно дальнейшей судьбы беглеца. — А что, если, Гаврюха, вместо бумаги я тебе большую доску выстругаю? А коли окажется одной мало, то две или три доски склею. Клей у меня тут есть…
— Карту вполне на доске можно вычертить. А вот чем чертить, Федот Федотыч?
— А выжигать сможешь? — загораясь новым замыслом, спросил старик.
— Выжигать? — живо переспросил Акимов.
— Ну да, выжигать. Шило у меня в амбарушке лежит. Иной раз начну туески в одежку одевать, сильно оно мне помогает. Где бересту подправить, где дырочку провертеть. А случалось и выжигать на крышке то лосенка, то зайчика, то избушку. Таких туесков не напасешься: хватают за любую цену.
«А почему бы в самом деле не попробовать выжечь карту, предварительно набросав ее угольком?» — подумал Акимов, кинув на старика благодарный взгляд.
— Завтра же, Гаврюха, предоставлю тебе и шило и доску. А компас, вот он, возьми.
Федот Федотович отстегнул патронташ, висевший на стене, над нарами, вытащил компас и подал его Акимову.
— Успеется, Федот Федотович. До карты еще далеко. Карту буду делать, когда вместе с тобой всю Дальнюю тайгу излазим. — Акимов бережно положил компас на стол.
— Это уж понятно, сам смотри, как лучше. Я-то в этих делах не шибко знающий, — с некоторым смущением сказал Федот Федотович и, помолчав, добавил: — Хотя скажу тебе по чести, Гаврюха, сверяться по компасу могу. Обучил меня этой премудрости еще на Сахалине один арестант. Задумка у нас была с ним: дать оттуда лататы, одним словом, сбежать. Думали украсть хороший баркас да и двинуться на нем на материк, к Владивостоку. А потом в тайгу и на Урал, где народу побольше, чтоб затеряться поскорее. Да не судил бог. Убили моего связчика сами же арестанты за табак. Добыл он где-то табачку. А был прижимистый, ничем не любил делиться с другими. Его и притиснули досками. Оно, конешно, может быть, хотели попугать, да перестарались, не рассчитали. Помер на другой день…
— А компас его?
— Его. У меня в тот день был.
Акимов взял компас, повертел его в руках, щурясь на свет жировика, прочитал уже полустершуюся надпись на английском языке.
— Компас из Англии, Федот Федотыч! Может быть, кто-нибудь из мореплавателей ходил с ним. Любопытная вещичка!
— Вон оно как! Все возможно. Арестантик, царство ему небесное, кажись, из богатеньких был. С папашей они вроде капитал не поделили, вот он родителю-то голову и отбрякал топором прямо. Не к ночи будь сказано…
«Ну что ж, забавная и хитрая баночка, служила ты богатому отцеубийце, попробуй теперь послужить мне, бедному студенту и беглому социал-демократу», — с тайной усмешкой подумал Акимов, перекладывая компас с одного места на другое.
Когда на следующий день Акимов проснулся, Федот Федотович выложил ему сразу несколько необходимых предметов. Видимо, у старика кое-что было про запас в амбарушке. Особенно Акимова восхитила доска: она была выстругана из кедровой плахи и по величине занимала половину столешницы. На ней вполне могла разместиться схема-чертеж Дальней тайги со всеми многочисленными речками, озерами, болотами и кедровыми гривами. Отличным оказалось и шило. Оно было длинным, с откованным и закаленным концом и крупной, из сухой березы рукояткой. Притащил Федот Федотович из амбарушки и циркуль с линейкой, о которых он, видно, позабыл. Циркуль, правда, был плотницкий, грубый и для чертежных измерений не годился, а вот линейка обрадовала Акимова. Вероятно, ее сделали еще в то время, когда строили избу. Она уже почернела от времени. Но ценность ее заключалась в том, что она была точной копией казенного металлического аршина с делениями на четверти и вершки.
— Ну вот и хорошо, вот и прекрасно, — перебирая вещи, бормотал Акимов, с благодарностью поглядывая на Федота Федотовича. Невольно вспомнился Акимову в это утро дядюшка Венедикт Петрович…
Рассказывая племяннику о своих бесчисленных путешествиях, профессор Лихачев с восторгом всегда отзывался о мужиках, которые сопровождали его в качестве простых рабочих-землекопов и гребцов или проводников. Их отношение к научным целям путешествий было чаще всего подчеркнуто уважительным, и, если случалось работать много больше, чем оговаривалось в договоре, они не щадили ни времени, ни сил.