t

Пелевин Виктор Олегович

«А Кнопф ведь сейчас тоже готовится к свиданию, — думал Т., рассовывая по карманам жилета метательные ножи. — И наверняка он припас для меня сюрпризы… Это, впрочем, понятно и скучно. Интересно другое — задумывается ли Кнопф, с какой стати всё это с ним происходит? Почему он, высунув язык, мчится за мной следом? Или он такой доверчивый идиот, что принимает всё происходящее без всякого удивления, просто как должное?»

Поверх жилета Т. надел широкую и длинную крестьянскую рубаху, в точности как у пахаря, которого он видел из окна поезда. Затем — просторные

малоросские шаровары синего цвета, тяжело звякнувшие спрятанными в них инструментами смерти.

Один из свёртков, прибывших из Ясной Поляны, был упакован с особым тщанием. Разорвав два слоя обёрточной бумаги, Т. высвободил шкатулку чёрного лака и поставил её на подзеркальный столик. Сев узеркала, он взял гребень, тщательно расчесал бороду и открыл шкатулку.

Внутри было два отделения. В одном, совсем маленьком, лежал моток бесцветной шёлковой нити. В другом — пучок тончайших серо-чёрных стрел. Это были куски зазубренной булатной проволоки, острые и длинные. Т. стал вплетать их в бороду, подвязывая нитью у подбородка.

«Впрочем, доверчивый идиот не один только Кнопф, — думал он, следя за пальцами в зеркале. — Никто вокруг не сомневается в происходящем. Ни купеческий старшина Расплюев, ни Аксинья, ни этот огромный цыган Лойко со сломанным носом. Трудно даже представить, как устроена душа у Кнопфа… Впрочем, отчего же трудно… Наверняка у него имеется смутная, но железная убеждённость, что все общие вопросы насчёт жизни уже решены и пора решать частные. Иначе как он сможет играть свою роль?»

Когда все проволочки были вплетены в бороду, Т. надел на ноги каучуковые ботинки со стальными кошками в подошве (на каучук было наклеено лыко, из-за чего ботинки выглядели сверху как старые рваные лапти). Затем он водрузил на голову широкую соломенную шляпу, тоже старую и ветхую на вид — в её двойных полях, склеенных друг с другом, был спрятан тонкий стальной диск с острыми зазубренными краями.

В бауле остался небольшой синий ящик, похожий на коробку дорогих сигар или конфектов — он определённо скрывал в себе что-то специальное. Т. открыл его.

На алой бархатной подкладке, в двух уютнейших на вид углублениях, покоились два конуса из чёрного металла. Их покрывали продольные рёбра, покрытые косой насечкой, а на вершине у каждого был жёлтый глаз капсюля.

Рядом с конусами лежал сложенный лист бумаги. Т. развернул его и увидел рисунок — бородатого человека, поднявшего руку над головой (пальцы другой руки были смиренно засунуты под поясок длинной крестьянской рубахи).

Наверху была нарисована звездообразная вспышка со словом «Бум-бум!», от которой вниз расходились два треугольника — узкий и широкий. Узкий треугольник, в котором стоял человек, был подписан «Здесь Спасёшься». Широкий, в котором метались какие-то тени, назывался «Место Погибели».

Снизу была приписка карандашом:

Граф, по схеме всё видно. После того, как продавите капсюль пальцем, подкиньте малышку над головой, чтобы взлетела не ниже аршина. Сама развернётся как надо (только кидайте легонько, не подкручивая).

Ахнет прямо над головой и посечёт всё вокруг, а вас не заденет. Практикуйтесь, осторожно подкидывая.

Де Мартиньяк, кузнец судьбы. Ясная Поляна

«Де Мартиньяк? — подумал Т., вынимая бомбу из алого бархатного гнезда. — Видимо, кто-то из последователей. Стал кузнецом, молодец. Но не помню, никого не помню. Однако работа почти ювелирная…»

На дне первого конуса было аккуратно выгравировано: «Безропотная». Т. несколько раз подкинул бомбу над головой. Поднимаясь в высшую точку, она неизменно разворачивалась зрачком капсюля вниз. Повторив то же упражнение с другим конусом смерти (вторая бомба называлась «Безответная»), Т. осторожно спрятал их в карманы шаровар.

Кое-что из присланного снаряжения вызывало недоумение — например, старинная двузубчатая вилка с очень широко поставленными зубцами и странным названием «Правда», грубо выбитым на ручке.

«Почему „правда“? — подумал Т. — Правда глаза колет, что ли? Всё непротивление позабыл. Собирай теперь по крохам…»

Наконец подготовка была закончена. Т. ещё раз оглядел себя в зеркале. Его борода стала широкой и как бы седоватой — словно за последние минуты он сделался намного старше и мудрее. Усмехнувшись, Т. поглядел на часы-рыцаря. Пора было отправляться.

Выйдя из гостиницы, он вздрогнул.

Аксинья, в новом жёлтом сарафане, сидела на своей телеге возле самого крыльца — увидев Т., она соскочила на землю, бросилась ему навстречу — но, разглядев его наряд, вдруг испугалась, невозможным движением затормозила на лету, взмахнула руками и отскочила назад.

— Ты? — выдохнула она. — Ай не ты?

— Я, я, — отозвался Т. с досадой. — Рано же ты встаёшь…

— Никак из жандармов попёрли? — спросила Аксинья жалостливо. — Домахался топориком-то. Выпил, и сидел бы дома…

Коридорный из гостиницы, появившийся на улице в эту самую минуту, остановился неподалёку от них, присел и стал делать вид, что завязывает шнурок, выставив внимательное ухо.

— Ты за телегой пришла? — спросил Т. строго. — Бери и езжай с Богом. А у меня дела.

— Да куда ж ты пойдёшь такой, — сказала Аксинья, косясь на коридорного. — Срам лапотный. Идём я тебе сапоги хучь дам старые.

— Уйди, Аксинья, — повторил Т. тихо, — потом.

— Не пей, Левушка! — запричитала Аксинья. — Хрястом-богом тебя прошу, не пей! Ты, как выпьешь, такой чудной!

Вскочив на лошадь, Т. вонзил в её бока скрытые под лыком стальные звёзды и, не оборачиваясь, понёсся по утренней улице прочь.

Засада ждала в трёх верстах за городом — у заброшенной лодочной станции, где от дороги ответвлялась ведущая к реке тропа.

Т. ощутил это инстинктом — никаких внешних признаков опасности не было. Вокруг полуразрушенного кирпичного барака с провалившейся крышей качались под ветром заросли бузины; полосатый шлагбаум на спуске к сгнившей пристани был поднят, рассохшаяся будка сторожа пуста — на всём лежала печать многолетнего запустения.