Шрифт:
Достоевский проворно шагнул в сторону, прижал топор к груди, закрыл глаза и произнёс:
— Бобок!
И тут же, словно деревянная статуя, плашмя упал навзничь.
Т. стал ждать, что будет дальше. Но не происходило ничего: Достоевский лежал на спине, сжимая топор и выставив в небо бороду, которую ворошил ветер.
Подождав минуту или две, Т. позвал:
— Фёдор Михайлович!
Достоевский не ответил.
— Вы, может быть, ударились? Если нужна помощь, дайте знать!
Достоевский не отзывался. Он был похож
Т. сделал к нему осторожный шаг.
— Фёдор Михайлович!
Лезвие прошелестело в том месте, где миг назад были ноги Т. — как и в прошлый раз, он еле успел убраться с траектории удара. Резкий взмах топора нарушал, казалось, все законы физики: было непонятно, как Достоевскому удалось перейти от полной неподвижности к такой ошеломляющей скорости.
Инерция взмаха помогла Достоевскому вскочить на ноги. Заведя топор за спину, он повернул в сторону Т. открытую ладонь и крикнул:
— Идиот!
И тут же его глаза снова как бы потеряли Т. из виду. Достоевский сделал несколько неуверенных шагов, поднял взгляд, и на его лице изобразился испуг, будто он заметил что-то тревожное в небе. Он обеими руками занёс над головой топор и побежал в сторону Т.
«Ну довольно», — подумал Т.
Точно рассчитав момент, он подцепил носком лежащий на земле бушлат Достоевского и подбросил его вверх.
— Холстомер! — крикнул он.
Бушлат развернулся в воздухе и накрыл Достоевского тёмной волной — она задержала его лишь на миг, но за этот миг Т. успел уйти в низкую стойку. Освободившись, Достоевский обрушил на голову Т. страшный удар, от которого — это было уже ясно — невозможно было увернуться. За миг до удара Достоевский привычно зажмурил глаза, чтобы в них не попали брызги.
Вмявшись во что-то мягкое, топор качнулся и замер — однако треска черепной кости Достоевский не услышал. Открыв глаза, он недоуменно уставился на жертву.
Увиденное было так неправдоподобно, что мозг некоторое время отказывался утвердить это в качестве реальности, пытаясь проинтерпретировать дошедшие до него нервные стимулы иначе. Но это было невозможно.
Т. сжимал лезвие топора ладонями, удерживая острие всего в вершке от головы. Достоевский попытался вырвать топор, но его лезвие словно зажали в тисках.
— Коготок увяз, всей птичке пропасть! — прошептал Т.
Достоевский побледнел.
— Вы, похоже, и правда граф Т…
Пристально глядя Достоевскому в глаза, Т. повернул лезвие вбок, заставив Достоевского изогнуться, неловко искривив руки.
— Однако сложилась преглупая ситуация, — сказал Достоевский. — Я не могу вырвать топор, а вы… Вы не можете его отпустить. И ударить меня тоже не можете.
Т. изумлённо поднял бровь.
— Почему?
— Как почему. Потому что это будет предательством вашего собственного идеала.
— Pardonnez-moi?
— Ну
— Ах вот вы о чём, — отозвался Т., тоже наливаясь тёмной кровью. — Да, немного есть. Только какое же вы зло, Фёдор Михайлович? Вы — заблудившееся добро!
Достоевский успел только заметить, как стопа Т. в легкомысленном стёганом шлёпанце оторвалась от земли. В следующий миг сильнейший удар в самую середину бороды поднял его в воздух и отбросил в бархатную беззвучную темноту.
Когда Достоевский пришёл в себя, он лежал на дне маскировочной ямы. Т. сидел напротив, устроившись на ящике от патронов, и внимательно изучал трофейный топор. Увидев, что Достоевский открыл глаза, он ткнул пальцем в лезвие и сказал:
— «Izh Navertell». На каком это языке? Never tell, что ли? Какой-то «пиджин инглиш»…
— Это русский, — ответил Достоевский, хмуро оглядываясь. — Просто написано латиницей. Ижевская работа, штучный. Модель «Иж навертел». В каталоге нет, сделали лично для меня из сплава дамасской стали с серебряной папиросницей. Специально на юбилей.
— Понятно, — сказал Т. и отложил топор в сторону.
— Как вы здесь очутились?
— Так я ведь прибыл по вашему пожеланию, Фёдор Михайлович, — ответил Т. чуть смущённо.
Достоевский выпучил глаза.
— По моему пожеланию? Вы изволите путать. Не поймите меня превратно, я ужасно рад и польщён, но вот чтобы я высказывал пожелание… Постойте, постойте… Конфуций?
Т. кивнул.
— Чистосердечный друг, который много знает? — вскричал Достоевский, и его лицо прояснилось. — Да-да, было. Но чтобы вы, граф, да ещё собственной персоной… Не мог и мечтать. А я на вас с топором полез, каков дурень!
Раздалось жужжание дозиметра, и Достоевский нахмурился.
— Надо немедленно выпить, — сказал он. — Хотя бы по глотку.
— Вообще-то я избегаю, — ответил Т., принимая бутылку, — но ради такого случая… И если только по глотку. Извольте.
Допив водку, Достоевский дождался, пока дозиметр утихнет.
— Ну что, чистосердечный друг, — сказал он, — говорите теперь всю правду.
— Вам не понравится, Фёдор Михайлович, — махнул рукой Т. — Люди её редко любят, по себе знаю.
— А вы попробуйте.
— О чём же вам сказать?
— Да начните с чего хочется.
— Хорошо, — согласился Т.
Встав, он подошёл к стопке бумаг у стены, поднял засаленный номер «Эцуко» и повернул обложку к Достоевскому.
— Это не вы на обложке, Фёдор Михайлович. Это Игги Ло. Или, если полностью, Игнатий Лопес де Лойола, основатель ордена иезуитов. К годовщине со дня рождения напечатали. А бородищу вы ему сами подрисовали остро отточенным карандашом. Волосок к волоску. Кропотливейшая работа.
Достоевский смутился.