Та, чьё второе имя Танит
Шрифт:
Жёсткий запах пережитого ею стресса перебил мягкие ароматы грудного молока. И он вспомнил! Он вспомнил, на что похож был причудливо извивающийся во тьме дымный завиток факела.
На дракона.
Уродливо корчащегося дракона Хроноса. Край Белоглазых тан продолжал напоминать о себе. Он призывал, он вопил о спасении!
Бласт понял, что не выйдет у него затаиться, сделать вид, что всё у него в семье хорошо настолько, что никуда не надо плыть! Бог весть, сколько ещё ему нужно напоминаний, чтобы он решился, наконец, вернуться в Тановы земли! Одна надежда: эти напоминания не будут столь же жуткими, как последнее.
Но не успел развеянный над полями пепел старой няньки напитать весенние ростки, как произошло то, с чем жить дальше стало просто невозможно.
3
– Я не понимаю тебя, Бласт! – Петал со слезами отчаянья схватилась за голову. – Я не понимаю! Что я должна им передать? Этим, твоим подрядчикам?
Все трое младенцев заливисто орали, требуя немедленно накормить их.
В это время постучался Варис, их управляющий, и, пряча глаза, настоятельно попросил дать ему срочный расчёт, так как он уезжает к внезапно заболевшему отцу. Да, он раньше о нём не рассказывал. Но отец у него есть, и к нему надо ехать. Далеко. Навсегда.
А у ворот скандалили подрядчики, желающие выяснить, куда же всё-таки так подозрительно исчез Бласт? Почему он всё бросил на полуслове? И что им теперь делать с теми чрезвычайно дорогими материалами для храмовой постройки, посвящённой богине Минерве, которые он заказал у них? И кто им теперь заплатит? И куда девать нанятых рабочих? И почему, в конце концов, Бласт не выйдет к ним, чтобы разобраться по-мужски, даже если у него нет денег?
Вопросов было так много!
Увидев растерянность Петал, подрядчики укрепились в решимости ворваться в дом и разобраться как следует на месте.
От ворот их бесцеремонно оттеснила фигура в лохмотьях.
Когда они поняли, что это местная сумасшедшая, которая молится по ночам у придорожной статуи Минервы, они хотели отшвырнуть её, чтобы эта ненормальная не мешалась.
А «ненормальная», обратясь к Петал, по-свойски шепнула.
– Ну, что? Бласту не легче?
Петал в неподдельном ужасе округлила свои яркие глаза.
– Не бойсь! Не бойсь! Я никому не скажу, что это заразно! – забубнила безумная, с воодушевлением пуская пузыри слюны.
Энтузиазм желающих прорваться в ворота поубавился.
Тогда старуха, безуспешно попросив окружающих подержать свои подозрительные узелки, начала яростно чесать бока и с интересом заглядывать себе в тёмные прорехи. Тут уж самые воинственные отступили, пообещав, впрочем, наведаться завтра. Уходили все быстрым шагом, стеснительно почёсываясь и отплёвываясь.
Закрыв за гостями калитку, Петал обессилено привалилась к ней спиной. Потом, будто включив слух, помчалась к охрипшим от рёва детям.
Петал любила кормить детей.
И не только из-за того, что умолкал их требовательный голодный ор. Когда они присасывались к ней, всё остальное в большом мире будто останавливалось. А у неё с детьми наступалал такой взаимный покой и умиротворение, словно только они вчетвером существовали в этом, совершенно отдельном, замкнутом, пространстве. В котором никакие угрозы и заботы их ни за что не достанут!
Ей казалось, что вместе с молоком она переливает в детей свою душу. И тем самым распространяет себя за пределами материального тела, заполняет собой окружающее пространство, гармонизируя жизнь вокруг.
…Умирая, великий император города, уже при его жизни названного «вечным», не думал о ни о победах, ни о поражениях.
Его не уже тревожили предавшие друзья и недобитые враги.
Он не вспоминал, ни жену, ни детей. Даже ту женщину по имени тана, что считал своей матерью.
Одно и то же странное виденье преследовало его во все его мгновения болезненной слабости и предсмертного бреда: ощущение тепла и защищённости, исходящее от волчьего брюха, под которым он блаженно засыпает, сытый и такой любимый…
4
Наконец, насытившись, дети отвалились и заснули.
На очереди был вопрос: что же делать с Бластом? Серой тенью он молча сидел перед ней, смотрел в упор. Теперь она понимала его, понимала, что он хочет ей сказать. Но помочь по-прежнему не могла. Он не верил.
– Не мучай меня! Этого просто не может быть! Такой ужас просто невозможен в реальности!
– Бласт, не относись к этому так трагически! Ты жив-здоров, и мы вместе! Мы что-нибудь придумаем!
– Так придумай же скорей! Тебя, наверняка, учили этому, ты просто забыла! Ну, скажи!
– Такого не забудешь. Если бы учили, я помнила бы! Не тешь себя иллюзиями. Я бессильна что-то изменить!
– Ты ещё скажи, что я сам виноват! – Бласт хрипло зарычал и уронил тяжёлую волчью голову на пол…
…Вчера утром сон его был разорван хищным когтем месяца на светлеющем небосклоне.
Тёмная лапа наползающей тучи то втягивала его, то выпускала…
И тогда он вонзился прямо в голову, так что треснул …сон!
Почему он не воспринял это как предостережение?!
Почему не стал осторожнее?!
Даже становясь волком, он всё ещё по инерции использовал человеческие жесты: он так накрыл глаза лапами, будто человек в горе.
Сердце Петал разрывалось от сочувствия и беспомощности.
Нужно было перепеленать детей, но Петал не решилась покинуть свой волчий облик и тем самым оставить мужа без возможности контакта с ней. Став человеком, она отчасти переставала понимать его. А им сейчас надо многое обсудить. И лучше без слов, которые только мешают.