"Та самая Аннушка". Часть вторая: "Это ничего не значит"
Шрифт:
У нас было много хороших водителей, но меня ценили за безбашенность и бесстрашность. Я ничего не боялась, потому что сошла с ума ещё до того, как упали бомбы. В тот момент, когда осознала, что из-за меня умер отец. Тогда жизнь моя закончилась, и я лишь нетерпеливо ждала смерти. Безумный подросток и рухнувший мир — мы были созданы друг для друга.
Возможно, я так и прожила бы яркую, но короткую жизнь пустынного рейдера, но оказалось, что бомбы — это только начало. Их было слишком много, и в нашем мире что-то капитально сломалось. Первая послевоенная зима была просто холодной — снег, мороз, ветер. Мы привыкли к тёплому климату, так что метели пережили с трудом. Надеялись,
Мы выжили, хотя клан сократился на треть в людях и наполовину в технике. Но даже на южных землях царил холод, а там, откуда мы приехали, снег не сошёл и к лету. У фермеров погиб весь урожай, довоенные запасы консервов подходили к концу, бензин из хранилищ вычерпали весь, а сделать новый было не из чего — нефтяные месторождения остались севернее. Никто не знал, что делать дальше. Все переживали об этом, но не я — для меня всеобщая гибель представлялась логичным финалом. Да, я была совершенно безумна тогда, но и мир вокруг был таким же.
И вот однажды, когда я сидела у ночного костра, дожидаясь, когда наступит утро и можно будет ехать дальше, к нему подъехала незнакомая пожилая женщина на мотоцикле. Предложила поделиться едой и разделить ночлег, и я согласилась. Она подсела к огню, сняла очки, и я увидела, что её глаза такие же невозможно синие, как мои.
— Да, — сказала она, — не удивляйся. Мы с тобой одной природы. Я тоже была фокусом коллапса.
Она рассказала, что миров много, что они связаны Дорогой, и что некоторые из них внезапно входят в коллапс — катастрофу, влекущую за собой гибель всех людей. Почему так бывает, никто не знает точно. Когда коллапс случился, исследовать его уже некому. У всех коллапсов есть общая черта — они имеют фокус в каком-то человеке. Как правило, это ребёнок или подросток, переживший большую личную трагедию. Его можно узнать по кобальтово-синим глазам, и он обычно остаётся в живых до самого конца, будучи свидетелем, жертвой и катализатором процесса.
— Ты хочешь сказать, это я во всём виновата? — спросила я её, ничуть не удивившись.
Убив своего отца, я была готова принять на себя вину за что угодно.
— Нет, — ответила она, — ты симптом, а не болезнь. Но если тебя убрать из этого мира, то он может постепенно исцелиться. А если оставить, опустеет окончательно.
— Ты хочешь меня убить?
— Нет, тогда процесс только ускорится. Но я могу забрать тебя с собой.
— А что будет с остальными? С кланом, с дядей Сашей? С Чёртом? — я похлопала по борту свою машину.
— У них появится шанс.
— Они выживут?
— Я не знаю, — покачала
— Нет, — отказалась я.
Я сразу ей поверила — в женщине было что-то необычайно убедительное. Я просто не хотела. Не видела смысла жить дальше. Все и правда зашло слишком далеко. Мы все сдохнем? Ну и прекрасно. Мои синие глаза закроются последними? Хорошо, я хочу видеть, как это случится. Я не верю, что могу спасти мир, но даже если и так — я не хочу этого делать. Пусть катится в чёртову задницу вместе со мной.
— Проваливай, старуха, пока я не прострелила тебе синеглазую башку.
Я достала пистолет, и под его прицелом ночная гостья встала, завела мотоцикл и уехала.
Вернулась она через неделю и пошла не ко мне, а к главе клана.
— Эта дама хочет тебя нанять, — сказал мне дядя Саша.
— На кой чёрт я ей сдалась?
— Срочная доставка.
— У меня не грузовик.
— Груз небольшой.
— Она мне не нравится, пусть возьмёт другого курьера.
— Она хочет только тебя.
— Какого чёрта?
— Тебе не всё равно? Она платит топливом. И это много топлива. Анита, ты знаешь, в каком положении наш клан…
— Он не в положении, он в жопе, — перебила его я. — Ладно, куда ехать?
— Она покажет.
— Она что, едет со мной?
— Такова цена.
— Ненавижу тебя.
— Я тоже тебя люблю, Анита. Не задерживайся, возвращайся быстрей, погода портится. Боюсь, в этом году зима наступит ещё раньше…
— Что тебе от меня надо, синеглазая старуха?
— Просто доставка. Это ведь твоя работа, синеглазая девчонка?
— Да, я курьер. Но, если бы не топливо для клана, я бы вышвырнула тебя из машины на ходу.
— Значит, придётся меня терпеть.
— Чего ты хочешь на самом деле?
— Кое-что тебе показать.
— Меня не переубедить.
— Я попробую. Это последняя попытка, обещаю.
Мы ехали трое суток, ночевали в пустошах, и каждый вечер женщина рассказывала мне про Дорогу, про Мультиверсум и про корректоров — таких, как она. Людей, которые спасают миры.
— Это дети, напуганные, растерянные, травмированные, пережившие страшные личные трагедии.
— Я не ребёнок.
— И не взрослая. Ты застыла в моменте, который тебя травмировал, и отказываешься жить дальше.
— Мне незачем жить дальше.
— Я надеюсь дать тебе повод.
Дорога, по которой мы ехали, свернула в сторону гор и закончилась возле большого противоатомного убежища. Их много настроили перед войной, но они никого не спасли — люди сгорели прямо в городах, не успев туда добраться. Запасы еды, топлива и медикаментов давно выгребли, а жить в бетонных пещерах никому не хотелось, поэтому подземные строения остались памятником бессмысленно потраченным ресурсам.
Но не здесь.
Возле ржавых стальных ворот кто-то разбил огородик, дымила жестяной трубой самодельная печка, на ней стоял котелок.
— Пойдём, — сказала мне женщина. — Отнесём груз.
Мы вытащили из кузова большой, но не тяжёлый ящик, взялись с двух сторон за ручки и понесли его внутрь. И первое, что я увидела, пройдя взрывостойкую гермодверь, — дети.
В кланах к тому времени почти не было детей. Они не выживали, умирая от жары, холода, болезней, антисанитарии, тягот кочевой жизни и недостатка нормальной еды. Я не задумывалась над этим, я тогда вообще мало задумывалась, живя эмоциями и моментом.