Таганка: Личное дело одного театра
Шрифт:
«Актеры еще обязаны наполнить воздухом то, что создал режиссер, — говорила Н. А. Крымова о спектакле „Три сестры“ на заседании Художественного совета 15 апреля 1981 года, — …наполнение это может произойти лишь после выноса спектакля на публику. Без этого — без живой реакции, дыхания зала — результата ждать невозможно».
Для Любимова отсутствие нормальной атмосферы на закрытых прогонах было серьезным аргументом в пользу скорейшего выхода спектакля. Об этом режиссер прямо заявлял чиновникам на обсуждении спектакля «Деревянные кони».
«Ю. П. Любимов. Слава богу, что с вами пришло народу много, но если бы было человек пять: просто молчаливый зал в спектакле, где есть ряд комедийных моментов… Спектакль рождается на зрителе,
Процесс очень затянулся. Выпуск идет уже месяц, и актеры уже начинают тосковать.
Ф. А. Абрамов. Психовать.
Ю. П. Любимов. ‹…› Им нужно сказать: „Завтра вечером вы сыграете“. А если мы опять скажем: „Поработайте, а мы еще посмотрим“, — я не знаю, как это будет»[638].
Однако, как и следовало ожидать, аргументы режиссера на цензоров не подействовали. Покаржевский, который вел обсуждение и за которым было последнее слово, отправил спектакль на доработку. При этом он подчеркивал, что никак не собирается нарушать режиссерские планы и что решение исходит не от врагов, а от друзей театра. И несмотря на просьбы Федора Абрамова, это «дружеское» решение было непоколебимым:
«Б. В. Покаржевский. …я думаю, что мы сейчас никакой точки ставить не будем. Можно отметить, что театр ведет работу в нужном направлении, что получается очень интересный, яркий спектакль. Когда его будем показывать, это мы, наверное, решим, когда мы получим тот документ, который дает нам право на показ. На следующем прогоне, если нужен будет зритель, мы, наверное, сумеем решить эту проблему, но очень большая просьба отнестись к основным замечаниям с пониманием тех задач, которые перед нами вместе с вами стоят. Я не хочу, повторяю, влезать в кухню режиссерского решения спектакля, да и товарищи высказывались только из добрых побуждений, потому что видят, что рождается интересное явление в театральном искусстве и важно его довести до точного идейно-художественного звучания. ‹…› Посмотрите, Юрий Петрович, потому что здесь сидят не враги, а друзья театра, и мы вместе с вами несем ответственность и хотим, чтобы в нашем театре был праздник, хотим быть участниками этого праздника».
Иллюзия демократичности
Читая стенограммы обсуждения спектаклей, быстро привыкаешь к тому, что тон разговора, очередность выступлений и их подача — все привычное, устоявшееся. Например, как правило, выступающие довольно тщательно анализируют игру актеров, говорят не только о минусах, но и о плюсах той или иной постановки. Так что некоторые выступления читателю могут показаться едва ли не комплиментарными. Однако обманываться не стоит. За внешней благожелательностью — скрытая уверенность в том, что последнее слово все равно будет не за театром, что без «дружески» «предлагаемых» изменений, которые «внести совершенно необходимо», спектакль к зрителям все равно не выпустят. Да и выпустят ли в конце концов, тоже неизвестно. Поэтому о реальных сроках обычно не заикаются. Театр обязывают учесть различные замечания, а затем вновь и вновь устраивают закрытые сдачи, на которых проверяют степень выполнения поставленных задач.
При этом принимающие спектакль часто пытаются создать иллюзию демократичной, либеральной атмосферы.
«Но я не берусь давать рекомендации, я имею дело с большим художником», — говорил на «приемке» «Гамлета» М. М. Мирингоф[639]. Он был основным докладчиком на этом обсуждении, именно его развернутым и приготовленным заранее докладом открывалось заседание. Свое выступление Мирингоф строил так: он давал характеристику пьесе, рассказывал, как ее нужно ставить, хвалил только что увиденный спектакль, а затем предъявлял режиссеру целый ряд претензий.
Попробуем восстановить все этапы его выступления:
Вначале М. М. Мирингоф цитировал Энгельса
«…„Гамлет“ является одним из величайших и сложнейших произведений мирового театра. На протяжении многих веков он является спутником духовной жизни человечества, его духовного возмужания.
И в творчестве Шекспира, и особенно в этом великом произведении мы видим движение гуманизма от иллюзий, высвобождение к суровой жизненной правде. Это произведение появилось в то время (я имею в виду эпоху Ренессанса), когда великий Шекспир увидел и вторую сторону этой действительности, ее темный лик, когда перед ним открылось бескрайнее море бедствий, и он указал человечеству на страшную угрозу хищного индивидуализма и вандализма… Это произведение, в котором вы чувствуете — и в этом его современное звучание — защиту человечества…
Трагедия Гамлета — это трагедия осознания несовместимости идеалов героя с конкретными, реальными условиями всякого общества, вернее — всякого классового общества, и в этом величие этого произведения, и в этом его бессмертие.
Говоря словами Энгельса, герои трагедии находились в гуще интересов своего времени, принимали живое участие в практической борьбе, становились на сторону той или иной партии и боролись… Отсюда — та полнота и сила характеров, которые делают их цельными.
В центре этого великого произведения, как и всего творчества Шекспира, стоит человек, проблема достоинства человека…»
Затем следовала похвала театру, которая плавно переходила в замечания:
«Я считаю, что спектакль является в целом интересным. Мы имеем здесь дело с очень интересной, самобытной трактовкой Гамлета, где раскрыто трагическое начало этой фигуры.
Но здесь есть какие-то частности в этом спектакле, которые не согласовываются со всем строем пьесы: с идейным, психологическим, философским и т. д.».
А вот и сами замечания:
«Нам думается, что в спектакле утрачена фигура Горацио. ‹…› Он очень невыразителен, а между тем это именно ему, Горацио, Гамлет завещает поведать миру о судьбе Гамлета, открыть человечеству глаза на правду, финал надо искать на Горацио… Ибо это соответствовало бы гуманистической сущности этого произведения, которая заключается в том, что гибнет герой, но не гибнут его идеалы…»;
«Думаю, что… фразы, …говорящие о гениальности Гамлета… не могут и не должны повторять Клавдий и Полоний. Для них не может возникнуть вопрос — быть или не быть? — так же как чуждо им сказать: „Распалась связь времен“, ибо это их положение, которое сложилось, вполне устраивает. Это норма их социального устройства. Поэтому ‹…› мы будем просить Юрия Петровича подумать, в какой степени правомерно…, чтобы Клавдий и Полоний повторяли… эти фразы…»;
«Поворотный пункт в трагедии… — это, как известно, „Мышеловка“… …у Шекспира… показана сила воздействия искусства, …дрогнет совесть короля или не дрогнет……к сожалению, Юрий Петрович, мы не видим потрясения короля…, больше того… — он даже плохо виден…»;
«…хочу сказать, что перебрасывание черепами Гамлетом с Розенкранцем и Гильденстерном не очень хорошо согласуется со всей темой спектакля. Вы все время говорите о теме смерти, о ее значении для человека и т. п., поэтому так легко перебрасываться черепами не стоит»;
«…очень важно более глубокое прочтение философского монолога Гамлета после встречи войск Фортинбраса, …когда на вопрос „быть или не быть“ Гамлет дает твердый и решительный ответ: „Быть! Восстать, вооружиться, победить!“ ‹…› „О мысль моя! Отныне будь в крови, живи грозой иль вовсе не живи!..“ Отказаться от этого монолога было бы грешно, и вы бы обокрали свой собственный замысел. Я бы вас очень просил, Юрий Петрович, подумать: этот монолог нужно сохранить обязательно. ‹…› …ибо здесь он переосмысливает не только положение Дании, Клавдия, а приходит к большим социальным обобщениям мира, завоевательных войн, бессмысленности войн»;