Таганский дневник. Книга 1
Шрифт:
Вот что поведал мне Вовка.
Володе очень не понравилась повесть В.С. — Это что же такое?! Это все, что я в В. ненавижу… все это так сконцентрировалось в этой графомании. Что же это такое, как же можно это кому-то показывать?..
Вовке уж коль не нравится… то он возмущается, как дите, что у него отобрали игрушку… время отобрали на чтение, да еще ждут слов.
Мне передали сценарий «Одиножды один», уже в который раз. Полока просит сыграть у него Толяна, на которого пробовался Высоцкий, и очень изящно, но Комитет не утвердил его. Теперь ко мне: и Мережко [123] , и Полока, и вдруг Первое объединение… Но почему я должен вдруг это делать? Ведь Поздно уже. У меня нет ни времени, ни сил, ни охоты!
123
Мережко Виктор — кинодраматург, автор сценария к/ф «Одиножды один» (реж. Г. Полока). Роль Толяна в фильме исполнил Н. Караченцов.
124
Песня навеяна не только 10-летним юбилеем театра, но и последней премьерой, состоявшейся за неделю до праздника, 16 апреля 1974 г. — спектаклем «Деревянные кони». Высоцкий не был занят в этой постановке, но он обладал совершенно уникальным даром — никогда не разграничивать спектакли и события в театре на «мои» и «чужие».
В песне обыгрываются названия, сюжеты и цитаты из многих таганских спектаклей, а также произносится здравица в честь их авторов: «Деревянные кони», состоящие из двух частей — «Василиса Мелентьевна» и «Пелагея и Алька» по Ф. Абрамову, «Живой» по Б. Можаеву (спектакль, не выпущенный на публику), «Добрый человек из Сезуана», «Берегите ваши лица» по стихам А. Вознесенского (спектакль, запрещенный сразу после премьеры), «Гамлет».
Упоминаются артисты театра и их роли: Зина, т. е. Славина — исполнительница ролей Шен Те в «Добром человеке» (где Высоцкий играл ее возлюбленного Янг Суна) и Пелагеи Амосовой в «Деревянных конях»; Алла, т. е. Демидова — Гертруда, мать Гамлета и Василиса Мелентьевна в «Деревянных конях»; Ваня,
«Решающим» годом девятой пятилетки пропагандистская машина окрестила 1973 год, а 1974-й назывался «определяющим». Речь идет о гастролях театра на предприятия КАМАЗ в Набережных Челнах (июнь — июль 1974). В зарубежные гастроли театр, несмотря на многочисленные приглашения, долго не выпускали. Впервые труппа пересекла советскую границу в сентябре 1975 г., выехав в Болгарию. Франция увидела Таганку только в октябре 1977 г.
Упоминается в песне и строительство нового здания театра. В. Высоцкий почти не ошибся в своем предсказании, что оно растянется «годков на десять». Первый кирпич заложили 27 декабря 1973, а освоение новой сценической площадки началось только в 1980 г. Высоцкому на ней играть уже не довелось.
Вот уже третий день в Вильнюсе. А приехали на «BMW», на «Высоцком», с Дыховичным [125] . И ехали здорово, быстро, со скоростью средней 100, а так на спидометре держалось почти всю дорогу 140–120, а?! И какой же, получается, еврей не любит быстрой езды. Заночевали в Минске, в гостинице. Съели диких уток, подстреленных самим Полянским на охоте, членом Политбюро. Поэтому они были вкусными втройне. Нет, хорошо ехали.
В гостинице вроде как сначала не было мест, но потом, как Высоцкий документ предъявил, и я подошел, «что-то он не похож на Золотухина», снял кепку, «ну вот теперь другое дело», нашелся номер трехместный, с улыбкой.
125
Иван Дыховичный был женат на дочери Полянского, Ольге, которая снабдила его в дорогу жаренными утками.
На следующий день при труппе сцепился с Дупаком. Ждали Шаповалова, Смирнова…
— Надо начинать репетицию, а не ждать.
— Вот когда вы будете режиссером, встанете сюда и будете вести репетицию…
— Придет время — встану. Семьдесят человек ждут неизвестно чего… Тем более у Шаповалова есть замены в зонгах, а Смирнов не с самого начала…
Меня защитил и поддержал Высоцкий. С нами уже трудно спорить.
А Высоцкого не пустили в ночной бар. «Тем более вы в таком виде», — а вид у него самый европейский, и вылезает он из машины «BMW». Но галстук он никогда не носил, не имеет его, стало быть, ресторан в этой стране ему не светит, хотя он и Высоцкий и пр. Ну и посмеялись мы. «Достаточно, — говорит, — того, что я вылезу из машины «BMW», мне в машину самовар принесут…»
Не успели мы вернуться оплеванными к машине, новый подарочек — сперли зеркало с машины. Вырвали с мясом. И будто мы сразу в чем-то виноваты, и машину жалко… как живую… Будто из тела вырвали…
Сейчас идет «Добрый». У Высоцкого берут интервью.
Вчера мы летали с Володей в Ленинград, перед отлетом зашли в театр к шефу, только что прибывшему. На аэродроме мы разминулись с ним.
— Здравствуй, Володя. А это суперзвезда за тобой идет?
— Почему супер? Он просто — звезда.
— Ну, как поживает «Дурь» [126] — не твоя дурь, твоя дурь, я знаю, как поживает, а нилинская «Дурь»?
Вечером вернулись поздно и беседовали с шефом. Все об Англии, о репертуаре, а о моем деле только в конце, и пока ничего конкретного. Меня беспокоит «Мать». Без замены мне кранты. Да не может быть и речи об этом, улечу и все.
Рига.
Вести ужасные. Володя сбежал из больницы, вшивку делать не стал. Шеф намучился с ним в самолете…
126
«Дурь» — то есть съемки к/ф «Единственная» по рассказу П. Нилина «Дурь» (реж. И. Хейфиц) с участием В. Золотухина (Касаткин) и В. Высоцкого (Борис Ильич — руководитель хорового кружка).
Володя такое мне про меня наговорил, про мою прозу… Сравнивал мои некоторые страницы (даже писать стыдно) с Достоевским…
— На смерти Шатова я не плакал, а на твоих некоторых страницах вскакивал и ходил по комнате, не мог читать, комок застревал и не проглотить… Но «Фомин» уже другое. Это профессиональнее, но слабее… Надо тебе писать, как семь лет назад… Знаешь, я отчего запил — от зависти! Как ты успеваешь: столько играть, сниматься, запивать иногда и так писать? Откуда ты слова такие достаешь? Я нигде, ни в одной своей вещи не приблизился до того, что ты пишешь… Ванька Дыховичный пришел, я читал, я сказал Ваньке: «По-моему, у нас есть совсем рядом потрясающий писатель». Пиши, работай над словом, Валерик! У нас никто уже не может делать такое…
Дыховичный страхи рассказывает про Володю. Ударил себя ножом. Кое-как его Иван скрутил, отобрал нож. «Дайте мне умереть!» Потом все время просил выпить… Никто не едет. Врач вшивать отказывается: «Он не хочет лечиться, в любое время может выпить — и смертельный исход. А мне — тюрьма». Шеф сказал, что он освободил его от работы в театре.
В самом деле, нет минутки свободной. Ввожу на свои роли молодежь. Не знаю, чего у меня вытанцуется. Друг сильно тоже мне подкузьмил, но лишь бы жив остался и вышел бы поскорее из пике… а там разберемся.
Володя снова в больнице. Кажется, соглашается на вшивку. Марина не приехала все еще. А мне сдается, он рвать с ней хочет. Что-то про свободу он толковал. Раньше, дескать, она именно давала ее. А теперь вот именно она и забирает ее.
Меня обменяли, как Пауэрса, на Володю. «Даешь Высоцкого — лети. Не даешь — играй „Антимиры“».
Володя прилетел. Он сделал вшивку. Чувствует неважно себя, но теперь это не имеет значения: играть он обещал. Благодарил меня за наставления, как с шефом беседу вести.
— Приходи, — говорю, — и ничего не говори. Стой и молчи. Он все знает, он все тебе скажет сам. А что он скажет, тебе известно давно. Что ты обманул… Разве можно верить «ребенку»? А ты «ребенок», хватающийся за игрушку; дай конфетку — тогда сделаю уроки. Что ты не прошел «медные трубы», что ты от всего отказываешься. Что кто ты такой, дескать, сочинил несколько приличных песен… и т. д. и т. п. Слушай, соглашайся и молчи.
«Пушкин» 21-го. Любимов выпорол меня перед всеми: