Таганский перекресток
Шрифт:
Странно, но осознание выигрыша не поглотило Орешкина. Не появилось чувства собственного превосходства и вседозволенности. Слишком много переживаний выпало сегодня на его долю, слишком резким получился переход: только что он стоял под дулом пистолета и вот уже сжимает в руке счастливый билет. Да и счастливый ли он? О Зареме знают Батоев и Казибековы, они наверняка захотят вернуть себе сокровище. А у них власть и деньги, у них солдаты. А у Орешкина только джинн с неизвестными техническими характеристиками.
— Я могу поспрашивать тебя?
— Конечно, — кивнула
Димка сел в кресло, потер лоб…
— Наши взаимоотношения?
— Ты хозяин, я рабыня.
В ее устах фраза прозвучала обыденно — привыкла.
А вот Орешкин вздрогнул — не ожидал.
Точнее, ожидал — «Тысячу и одну ночь» читал как-никак, но еще не осознал себя хозяином. Повелителем. Еще не понял, что есть некто, готовый исполнить любой его каприз.
Что у него есть раб.
— Хочешь, скажу: слушаюсь и повинуюсь?
— Скажи!
На Димку накатила лихость. Захотелось повелевать, приказывать. Захотелось увидеть склоненную голову.
— Прикажи что-нибудь, — попросила Зарема. — Просто так эту формулу не произносят.
— Что?
— Придумай.
— Построй дворец!
— Недвижимостью не занимаюсь, — улыбнулась девушка. — Но могу подсказать телефон солидной строительной компании.
Орешкин удивленно уставился на джинна:
— Ты серьезно?
— Я не могу врать хозяину.
— Никакого дворца?
— Увы.
— Мне что, подсунули бракованную модель?
Зарема весело рассмеялась.
— Знаешь, а ты отличаешься от тех, кому я служила раньше. Мне повезло.
— И чем же я отличаюсь? — после короткого молчания спросил Орешкин.
— Если им что-то не нравилось в моих ответах, они начинали меня бить. А ты шутишь.
— Ты чувствуешь боль?
— Да. Мне нельзя причинить вред, меня нельзя убить. Но боль я чувствую. И в эти мгновения мне так же плохо, как обычному человеку.
Она ответила ОЧЕНЬ спокойно, но Димка понял, что стояло за словами девушки. Годы унижений, насилия и страха. Бесчисленные годы непрекращающихся пыток, с помощью которых люди доказывали джинну, что они сильнее.
Орешкин криво улыбнулся:
— Ладно, оставим. Но если ты не умеешь строить дворцы, тогда какой в тебе прок?
В глазах Заремы сверкнули огоньки.
— Я умею воевать.
— И все?
— Разве этого мало?
— Мы потеряли троих; Исмаила…
— Не продолжай, — приказал Абдулла помощнику. — И так все понятно.
Он откинулся на спинку огромного кресла и замер, невидяще глядя перед собой. Только пальцы левой руки нервно ерзали по гладкой столешнице.
— Перстень?
Голос прозвучал очень глухо.
Помощник отрицательно качнул головой. И вышел из кабинета, подчиняясь повелительному жесту Казибекова.
И снова тишина, нарушенная лишь однажды — Юсуф закурил сигарету.
— Придется согласиться с условиями Мустафы, — тихо произнес Ахмед. — Надо уходить, пока сообщество может защитить нас.
— Судьба Заремы все еще неизвестна, — проворчал Юсуф. — Если джинн вне игры, у нас есть шанс.
Абдулла
— Согласен.
Ахмед удивленно оглядел братьев:
— Вы серьезно?
— Казибековых никто и никогда не мог обвинить в трусости, — тоном, не допускающим возражений, произнес Абдулла. — Время у нас есть — сообщество ждет до девяти вечера. Мы поедем к Мустафе и отомстим за отца.
Юсуф согласно покивал. Но промолчал. Раздавил в пепельнице окурок и еще раз кивнул. Другого выхода младший не видел.
— Мы можем уйти, — напомнил Ахмед.
— Все, что мы можем, — это принять правильное решение. — Абдулла улыбнулся. — Поверь, брат, иначе нельзя. Ты это знаешь. Просто сейчас ты немного растерян.
Ахмед думал недолго, секунд десять, а потом громко расхохотался и с силой ударил кулаком по столу:
— Да!
Все произошло в ванной. Зарема сама предложила Димке освежиться, смыть грязь трудного дня, почувствовать себя человеком. В большой комнате — ванная у Казибекова занимала примерно такую же площадь, как вся квартира Орешкина, — девушка показала, где взять полотенце, халат, шампунь, включила воду, без ее помощи Димка не справился бы с огромным, напоминающим небольшой бассейн корытом, а потом неожиданно прижалась к мужчине и тихонько вздохнула. Орешкин наклонился и поцеловал ее черные, пахнущие травами волосы. А потом нежно погладил девушку по щеке и поцеловал в губы. Крепко поцеловал. Деталей он не помнил. Как они остались без одежды, как Зарема распустила волосы, как оказались они среди бурлящей воды… Помнил лишь невыносимую сладость и нежность женщины. Помнил ее глаза и губы. Помнил стон и тонкие руки, царапающие плечи. Помнил, как маленькая девушка замерла в его объятиях, словно пытаясь спрятаться от всех.
Помнил.
А что еще нужно помнить?
Позже, когда они лежали на огромной кровати и пили вино, Зарема вдруг сказала:
— У тебя давно не было женщины.
Сказала не с целью посмеяться, просто констатировала факт.
— Заметно? — улыбнулся Орешкин.
— Да.
— Зато теперь у меня есть ты.
— Есть, — эхом отозвалась девушка. — И мне с тобой хорошо.
«Она чувствует боль, значит…»
— Как и любая другая женщина, я получаю удовольствие не от каждого мужчины, — продолжила Зарема. — Нежность — моя единственная отдушина в этом мире. Но ее мало. Гораздо чаще меня просто трахали, а не занимались любовью.
— Почему?
— Я — джинн. Я сильнее. Мои унижения — плата за вашу слабость. Однажды хозяин отдал меня сотне своих телохранителей…
— Замолчи!
— На три дня…
— Замолчи!! Я приказываю!!
— Слушаю и повинуюсь.
Вино стало горьким. Орешкин поставил бокал на тумбочку и раскурил сигарету.
«Рабыня…»
Димка почувствовал отвращение, стыд за того урода, что смог так поступить с Заремой. Ему стало неловко за свой крик.
— Извини, — не глядя на девушку, произнес Орешкин. — Я не хотел кричать.