Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
В деревне никто не удивлялся таким проникнутым крестьянской мудростью суждениям Беглара. Многое видел этот умный человек, многое испытал дурного и хорошего, и односельчане дорожили его советами. А Варден вдвойне дорожил ими, они не раз помогали ему в его полной опасностей и лишений жизни.
У очага, за низким столиком-табаки, сидели Мака и Джвебе. Свет луны, проникавший в хижину сквозь распахнутую дверь, и яркое пламя очага освещали лица матери и сына и табаки с угощением — желтым горячим гоми из кукурузной муки, золотистой поджаренной рыбкой, красной от бурачного сока квашеной капустой,
Джвебе расправлялся с материнским угощением, как долго голодавший человек, — все казалось ему необычно вкусным, и он никак не мог насытиться.
— Помнишь, мама, сколько такой рыбки ловил Варден?
— Для тебя ловил, дорогой мой мальчик.
— Помнишь, мама, как я отнимал ее у Вардена?
— Конечно, помню, сынок, как не помню.
— А помнишь, как Варден радовался, мама, что я отбираю у него мальков?
— Помню, сынок.
— Та рыбка, что ловил Варден, была вкуснее этой, мама.
— Все, что делалось рукой Вардена, было хорошее, сынок.
— А эту рыбку кто наловил, мама?
Мальков наловил Гванджи, но Мака сказала:
— Отец.
— Ты почему ничего не ешь, мама?
— Я потом поем, сынок.
— Ешь, мама! Сколько времени мы не сидели вместе за столом. Я так соскучился по нашему очагу, по твоим лобио и гоми, по малькам Вардена. Не плачь, мама, Варден вернется.
— Вернется…
— Мальков в самом деле наловил отец, мама?
— В самом деле, сынок, — опять слукавила Мака. Она хотела убедить Джвебе, что отец уже не сердится на него: — Отец две ночи не спал, сынок.
— Знаю, мама.
— Он о тебе думает, сынок.
— Знаю, мама!
Джвебе налил из кувшина вина и, не переводя дыхания, выпил.
— У отцовского вина совсем особый вкус, мама.
— Все сделанное отцом не сравнится ни с чем другим, сынок.
— А Варден похож на отца, мама?
— Варден вылитый отец, мой дорогой мальчик.
— А все же рыбка, выловленная Варденом, была вкуснее, мама.
— Боже, не сведи меня в могилу прежде, чем я увижу Вардена. Помилуй меня, боже.
— Не горюй, мама! Вернется Варден. Сколько людей уже вернулось с фронта и даже из германского плена. И Варден обязательно вернется, мама.
— Твоими устами мед пить, сынок. Ослепла я, ожидая Вардена.
— Вернется Варден, мама. Чует мое сердце, скоро вернется.
— О, господи! Хоть бы поскорее.
С улицы послышалась песня аробщика:
Я и мой буйвол Арабиа тихо-тихо плетемся. У нашей арбы ось из акации. И продета она в деревянные колеса. Эгей! Иди по проторенному колесами следу, мой Арабиа. Дорога и бурка — наша гимназия.— Я помню, как Варден хотел учиться в гимназии, мама.
— Очень хотел, родной мой… да вот не довелось.
— Не плачь, мама, Варден скоро вернется. Чует мое сердце, мама.
С улицы послышался выстрел.
Джвебе насторожился.
— Похоже на карабин Сиордиа.
— Кто это Сиордиа, сынок?
—
— В кого это стреляют, сынок?
— В Чуча Дихаминджиа.
— Еще не родился человек, который поймает этого Дихаминджиа, сынок.
Джвебе встал, надел шапку и взял стоявшее у стены ружье.
— Не уходи, Джвебе.
— Я должен идти…
— Как бы с тобой не случилось чего, сынок.
— Не бойся, мама! — сказал Джвебе, выбегая во двор.
— Будь осторожнее, Джвебе! — крикнула ему с порога мать.
…Перебравшийся через чей-то плетень Варден оказался в узком проулке. Он не ел уже более суток, и от голода и от усталости у него кружилась голова. Варден провел по груди — кожаный сверток на месте.
Когда с наступлением темноты Варден входил в деревню, он не думал, что так сразу столкнется с засадой гвардейцев. И вот — просчитался. Пронырливый, обладающий нюхом и настойчивостью Татачиа Сиордиа учуял, кажется, даже минуту, когда это произойдет. Гвардейцы пропустили Вардена к центру деревни и, замкнув вокруг него кольцо, открыли огонь, чтобы вынудить сдаться. Выхватив револьвер, Варден, не отвечая на огонь, — он берег патроны, — побежал. Перескочив через плетень, он оказался во дворе Иванэ Эсебуа, оттуда попал в загон Зосиме Коршиа, а затем через лаз в изгороди проник в виноградник Еквтиме Каличава. Пули свистели над головой Вардена. Ему давно знаком этот свист, и Варден, словно заранее предугадывая, откуда и когда будут стрелять, бежал то пригнувшись, то выпрямившись, то зигзагами.
Но преследователей сбить со следа не удавалось.
— Не уйдешь! — шипел взводный. — Татач я, Сиорд!
Деревня переполошилась. Собачий лай волнами перекатывался от одной околицы до другой. Редкие прохожие сворачивали с дороги и забегали во дворы. Хозяева поспешно запирали ворота и двери.
В кабинете председателя общины ходил из угла в угол Евгений Жваниа. Заложив одну руку в карман, другой он вертел очки. Перед ним в кресле, кутаясь в накинутое пальто, сидел учитель Шалва Кордзахиа. У окна стоял Миха Кириа, курил папиросу за папиросой и, ловко пуская вверх маленькие колечки дыма, лениво провожал их взглядом. После приезда Евгения Жваниа он словно онемел. Да и говорить ему в общем-то не приходилось — все время говорил Жваниа, и Миха благоразумно решил: "Спросит о чем-нибудь — отвечу, а так лучше помолчать. Нечего попусту тратить слова". Ничто уже не волновало Миха. Он знал, что не сегодня-завтра меньшевистская власть сменится большевистской. Покорный судьбе, он как равнодушный наблюдатель собирался постоять в сторонке и посмотреть, что из всего этого выйдет.
— Не только от своего, но и от имени правительства приношу вам извинения, господин Кордзахиа, — продолжал Евгений Жваниа начатый разговор. — Завтра утром звонок в вашей школе зазвенит в обычное время. Я уже пожилой человек, но школьный звонок все еще радует меня, как в детстве. Он напоминает мне о многом забытом, дорогом, невозвратимом. — Жваниа остановился у стола, оперся о него одной рукой. — Господин Шалва… Блаженны нищие духом, ибо не ведают, что творят. Так, кажется?
Учитель не ответил. Ему не нравился патетичный тон Жваниа. Но Жваниа не обращал внимания на такие пустяки.