Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
— Сын Беглара такой же солдат, как и другие, — сказал Павле. — Солдату что прикажут, то он и исполняет. Солдат присягу дает, — расхрабрился Павле, — за нарушение присяги его могут повесить или расстрелять. А черт! — Павле провел рукой по шее. — Чуть не задушил меня, проклятый! Как клещами сжал… Я, милые мои, пять лет был в солдатах, не вам меня учить, что такое солдатская доля.
— Я тебе не про солдатчину, а про Джвебе толкую, — спокойно возражал крестьянин, остановивший лошадь.
— Что это мы тут галдим, народ! — крикнул один из крестьян. — Айда в поле, помогать Беглару.
— Пушки грудью прикрыть хотите, дурачье! — возмутился Павле. — Пусть подставляет грудь тот, кто виноват.
— Нужда виновата, а не веселье…
— Мне тоже не до веселья, Ипполит, но я у тебя ничего не отнимаю, — огрызнулся
— Как можно отнять то, чего нет, — рассмеялся Ипполит. — Беглар отнимает у тех, у кого есть.
— Идемте, люди, бросимся в ноги гвардейцам. Это же не солдаты русского царя, это же наши дети.
— Наши дети! — хихикнул Павле и, закашлявшись, схватился рукой за горло. — Чуть не задушил меня этот наш сын. Сыновья пуля, по-вашему, слаще? Да?
— Молчи, чтоб на тебя божий гнев свалился, — сердито прикрикнула на Павле женщина с ребенком на руках. — Не думаешь, что плетешь.
— Что слышу, то и плету, — сказал Павле. — Я ни от большевиков, ни от меньшевиков не жду добра. Пропади они пропадом — и те, и другие. Вот как я думаю, милые мои односельчане. А что касается земли — так помещичью землю пахал мой дед, мой отец, да и сам я пашу чужую землю, но ни дед, ни отец не померли с голода. И я, слава богу, живу. Не слышали разве — чужое впрок не пойдет. Я и половиной урожая довольствуюсь. Чем есть чужой сдобный хлеб, лучше лизать золу в своем доме. Награбленное в горле застрянет. Нет, не хочу чужого. Боже меня от него сохрани. Кто трудится, тот себе кусок хлеба найдет. А вы идите, заслоняйте грудью пушку.
Павле выкрикивал эти слова, но никто уже не слушал его. Все ушли в поле, туда, где, как понимали люди, решалась судьба всей деревни. Павле остался на дороге один со своей пузатой кобылой. Односельчане не поверили его недоброй вести, не поверили и потому, что снаряды ничего не повредили, — так может, это просто шальные снаряды. Да и потому не поверили, что вообще не пожелали верить Павле.
На заречное поле перебрались кто на пароме, кто вплавь. Когда нужда прижмет, ни воды не боишься, ни огня, и, если надо помочь близкому или соседу, река не преграда. В другое время никому и в голову не пришло бы переплывать бурную реку. Еще недавно многим казалось, что учитель Шалва идет на страшный риск, переправляясь на пароме, а сейчас многие готовы были на бревнышке переправиться, лишь бы помочь Беглару. Множество людей собралось сейчас на заречном поле, на которое только недавно они со страхом смотрели издалека. Среди тех, кто решительно стал сейчас плечом к плечу с Бегларом, были и те, кто только недавно клял его, и те, которые еще час назад страшились крови и громко кричали, что отобранная у Чичуа земля ляжет тяжким проклятием на всю деревню. Они стояли теперь плечом к плечу с Бегларом и Иванэ, с Нестором и Гайозом. Они стояли рядом с теми, кто бесстрашно посягнул на помещичью землю и не боялся сейчас ничего. Вместе с ними был и Шалва, неестественно спокойный, словно вошедший в сговор с Бегларом. Они стояли рядом — Шалва и Беглар, как единомышленники, хотя единомыслия еще не было. Но грозящая деревне беда не могла не сблизить их.
Люди стояли насторожившись и все смотрели в ту сторону, откуда могла прийти беда, откуда она известила о себе грозным голосом пушки. Неужели придут? Неужели еще будут стрелять? Тишину нарушало лишь частое дыхание тех, кто только что переплыл реку. Скоро и они притихли. И вот тогда, когда народ уже подумал было, что отряд, в котором служит сын Беглара и Маки, не станет стрелять в него, на поле появились гвардейцы.
Никто из крестьян не сдвинулся с места. Только Зосиме ударил о землю палкой. На этот раз осторожно, тихо ударил.
— Говорил же я — без крови землю никто не уступит.
Кочоиа Коршиа, который сегодня тенью следовал за дедом, а дед все никак не мог запомнить его имени, тихо, почти шепотом сказал:
— Ты правду сказал, дед Зосиме, без крови землю нам никто не уступит.
— Не слышу, говори громче, — попросил Зосиме.
Пока Кочоиа собирался повторить, Мака и Инда протиснулись вперед и стали позади Беглара и учителя.
Гвардейцы медленно приближались к толпе. Джвебе снова ехал рядом с Закро Броладзе, Юрием Орловым и Ричардом Болдуином. Инда сразу заметила Джвебе и сказала Маке:
— Вот, тетя, ваш Джвебе.
— Мой Джвебе, мой
— Этот черный, кто он, Инда? Человек? Или сам черт?
Инда пожала плечами, что она могла ответить Маке? Конечно, это не черт. Но она сама впервые увидела такого черного-пречерного человека, и невольный страх закрался ей в душу. Теперь уже и другие заметили Болдуина — шепот удивления, что-то вроде "Ах, боже мой", пробежал по толпе и тут же утих… Нет, не "черный человек" был самым большим удивлением для односельчан Джвебе Букиа… Что черный человек, когда на свете столько черных дел.
Сколько раз пахал, засевал, мотыжил эту землю Джвебе, сколько раз носил в кукурузник Чичуа собранное на этом поле зерно, а самих Чичуа ни разу не видел. Джвебе не знал, кому доставалась кукуруза. Один из Чичуа был членом меньшевистского правительства и проживал в Тбилиси, другой был профессором Петербургского университета, третий жил во Франции. Джвебе не помнит, чтобы Чичуа когда-нибудь приезжали в деревню. Кто знает, может быть, они и забыли об этой земле, такой желанной и недосягаемой для Джвебе, Беглара, Нестора, Иванэ, для всей деревни.
Река часто меняла русло, но для Джвебе река и поле всегда были такими, какими он их увидел в первый раз, в тот памятный день, когда вместе с матерью впервые отнес полдник отцу и Вардену.
Мы нередко забываем, что было вчера и позавчера, но память наша мгновенно, без усилий рисует перед нами картины далеких дней. И такие подробные картины, что только диву даешься. Она удивительно своенравна и капризна — наша память. Джвебе мог закрыть глаза и увидеть это Поле, эту реку и нависшие над ней ясени и ивы такими, какими они были во времена его детства, когда он с Индой и другими своими сверстниками нагишом прыгал в воду с высокого берега. Они плавали наперегонки и состязались в бросании камушков — а ну, кто дальше всех бросит, или — а ну, кто дольше всех пробудет под водой. И девчонка Инда не хуже мальчишек ныряла, и не хуже мальчишек бросала плоские камушки… Почти на тот берег забрасывала — такая это была ловкая и сильная девчонка. Но она, к сожалению, слишком быстро росла и вдруг, к великому удивлению мальчишек, стала их стесняться и, купаясь, уже не снимала рубашки. А потом наступило время, когда Инда вообще перестала купаться с мальчишками — она смущалась теперь и краснела под взглядами сверстников. Раньше мальчишки не смотрели на нее такими глазами. Но то было раньше, а теперь она уходила далеко от деревни и плыла вниз по реке, ничуть не боясь бурной, холодной, как лед, воды. Река словно звала ее, соблазняла, дразнила. Инда выходила из воды лишь для того, чтобы немного отдохнуть. Высокая грудь ее вздымалась, сердце неистово колотилось, девушке сразу становилось холодно, и, чтобы унять дрожь, она начинала бегать по берегу, затем снова прыгала в реку. Волны мягко подхватывали девушку, обнимали ее, словно руки Джвебе, и она забывала обо всем на свете, обо всем, кроме Джвебе. Милого, желанного Джвебе. Мутные, холодные волны казались ей светлыми и теплыми. Отдавшись их быстрому течению, она плыла вниз, к морю. Море было близко, но девушка не доплывала до него. Неподалеку от моря Инда выходила на берег. Там, в лесу, у нее было заветное местечко. Лес был дремучий и болотистый, его населяло множество птиц, зверей и пресмыкающихся. Инда не боялась их. Выйдя на берег, она выжимала платье, развешивала его на ветвях и ложилась на спину. Над нею было синее чистое небо. Над ней высоко пролетали ястребы, ниже летали фазаны и лебеди, а журавли и чайки чуть ли не касались крыльями ее лица. Должно быть, они изнемогали от любопытства, эти птицы.
В лесу стоял неумолчный щебет, клекот, шипение, сопение, рев и визг его обитателей. Инда лежала взволнованная, возбужденная, но не этими голосами, не шумом леса: она глядела на небо, а с неба глядел на нее большими черными глазами ее Джвебе. Он был по пояс выпачкан в болотной тине, а через плечо его была перекинута богатая охотничья добыча. Джвебе шел к ней, к Инде, и она, ожидая его, испытывала необыкновенную радость и волнение.
Инда не отрывала от него глаз до тех пор, пока Джвебе не спускался с неба и не склонялся над нею. Затем он заглядывал ей в глаза, сбрасывал дичь на землю и ложился рядом с девушкой.