Таинственная невеста

Яковлева Юлия

— Мы раскланялись. Они поехали своей дорогой, а я отправилась своей. К чему тогда вообще воевать? Ведь можно объясниться словами.

— Беспрестанно задаюсь тем же вопросом, сударыня.

— И каков ваш ответ?

— У меня его нет.

Они доиграли партию, и госпожа Козина выразила надежду, что ей удастся быстро заснуть. Мурин пожелал ей спокойной ночи.

Он думал о том, какую странную жизнь вели в месяцы войны здешние жители, когда пламя свечи опять замоталось. На этот раз явилась госпожа Макарова.

— Не спишь, — обрадовалась она. —

Вот славно. Варвара Тихоновна не знает, она у меня спать горазда, а я, знаешь, часто полуночничаю.

Мурин не стал выдавать госпожу Козину.

— Как тебе Юхновы? — глазки ее блестели от любопытства.

— До них я, сударыня, так и не дошел.

— Как так?

— А вы не догадываетесь?

— На что ты намекаешь?

— На ваш комплот. Вы отправили меня к отставному коллежскому асессору Соколову, а еще раньше выслали к нему мальчика — предупредить о моем приходе.

Госпожа Макарова и не думала отпираться.

— Конечно. Как же иначе? Девочкам, как бы ни были они молоды и хороши собой, всегда следует заблаговременно проверить туалет, туфельки, завить волосы.

Мурин на это только глаза округлить сумел. «У меня нет слов».

Госпожа Макарова не смутилась:

— Они милые, все три. И что плохого в том, чтобы молодежь весело провела время?

Мурин покачал головой.

— К тому же я играла честно и сперва отправила тебя к Коловратовым, чтобы ты поглядел на семейную жизнь без прикрас. И только потом окунулся в соблазны юности и красоты.

Мурин и на это не нашел слов, а только надул щеки.

— Которая из барышень Соколовых тебе приглянулась?

— Я об этом не думал.

— Ага, — подмигнула Макарова. — Так я тебе и поверила. Скрытничаешь. Что-то вы все скрытными сделались. Мой Васюта вот… Я тебе говорила, он в уланах служит. Сейчас, — пообещала она и принялась, вращая локтями, рыться в своем ридикюле. — Мой Васюта — самый нежный сын. Ваш пол известно какой: едва вырастаете, так уж почитаете зазорным матери писать. А уж тем более на военной службе. Товарищей стесняетесь. Подумают еще, что маменькин сынок! Вон Юхнова, бедная, от своего Егора ни записочки не получила. А мой Васюта, наоборот, при каждом удобном случае передает мне хоть коротенькое, да письмецо… Они все всегда со мной. Как заскучаю по Васюте, так и перечитываю… Ах, да вот оно.

Она извлекла сложенный листок. Пробежала глазами верхние строки:

— Милый друг маменька! Слыхал? Вот как пишет матери: «Милый друг!» Так, где же это… А, вот. Милая маменька, не спрашивайте меня ни о чем и не ждите от меня рассказов.

Она опустила листок и посмотрела на Мурина со странной тревогой.

— Вот что он мне написал.

Мурин неопределенно промычал.

— А ведь раньше он ничего от меня не скрывал.

У Мурина засосало под ложечкой. Госпожа Макарова не отстала:

— Почему он просит не спрашивать?

Она ждала, что Мурин ответит. Ждала по-настоящему.

«Да уж, — думал Мурин с тоскою на сердце, — навидался ее Васюта такого и сам такое там творил, что у мамаши волосы дыбом встали

бы». Но напустил на себя официальный вид и ответил:

— Военные сведения не следует доверять частной переписке и разговорам.

— Даже матери?

— Письмо может дорогой попасть в чужие руки.

Макарова удовлетворенно кивнула:

— Французские шпионы. Я тоже так подумала. Хорошо, больше не спрашиваю.

Она сложила и убрала листок.

— Наш бедный Коловратов на почве шпионов совсем спятил. Он к тебе очень со своими россказнями приставал?

— Поделился.

— Он, конечно, перегибает. Но поневоле задумаешься: что, если бедный Коловратов хотя бы на четверть прав?

— О кончине госпожи Юхновой у вас говорят куда больше, чем о французских шпионах.

— Она богачка. Людям чужие деньги всегда покоя не дают.

— Мне показалось, что не только ее богатство тому причиной.

— Соглашусь с тобой. Есть и другая причина. Если бы госпожа Юхнова у себя дома померла, среди родни, то все в Энске кинулись бы вызнавать, выспрашивать друг у друга, что да как. Вот и развлечение на несколько недель. А Юхнова, видишь ли, померла ну буквально у всех нас на глазах.

— Вы сами видели?

— А как же. Мы сидели в столовой, когда госпожа Юхнова прибыла. Она сразу пожелала устроиться в гостиной. Очень своевольная была особа. В Энске все перед ней трепетали. Села там, будто королева, а они вокруг нее кружком.

— Дети ее?

— И дети, и невестка Елена Карловна, и Поленька, воспитанница. Двери были растворены. Я-то сама спиной сидела. Только слышу: там вроде бы бранятся. Ну-ну, думаю: Юхновы! А потом чашка разбилась. Мы все невольно обернулись. А там суета: «Маменька, что с вами?» Госпожа Кокорина тотчас поднялась. Вся белая, как собственный чепец. Бедная. Хорошенькое дельце: созвала гостей, а один из них ноги протягивает. Как-то поневоле отставишь от себя тарелку. Только, конечно, кушанье было ни при чем. Госпожа Юхнова и крошки в рот не взяла, больно горда была. Но тогда про это никто не думал. Все повскакали. С мест сорвались. Да так стоять и остались, глаза вытаращили. И моргнуть не успели, а бедная уже скончалась. Вот и весь сказ. Обсуждать нечего. А языками-то почесать охота. Вот и начали выдумывать, чего нет.

— Интересная точка зрения, сударыня.

— Самая заурядная, мой друг. Обычный здравый смысл.

— Вам ее кончина, стало быть, не показалась странной?

— Боже упаси. С чего? Старую Юхнову удар хватил. Это же ясно. Она там что-то странное, бессвязное принялась говорить. Видать, у душеньки язык стал заплетаться. При ударе это обычное дело. Но это я потом сообразила. А тогда у меня, конечно, от неожиданности все мысли вон. Кто-то верещит: «Она угорела! Окно раскройте!» А что окно? Ежели б она угорела, то мы бы там все угорели. Но это я тоже потом поняла… Удар, конечно, удар. У меня самой свекровь, царствие ей небесное, добрейшая была дама, себе на уме, конечно, но предобрейшая… Тоже ударом померла. Раз — и нет. Прекрасная смерть. Не так ли?