Таинственный след
Шрифт:
— Зайдем в дом, там в бутылке что-то оставалось, кажется.
Савелий радостно потер руки, заторопил Петрушкина, потянул за рукав.
На столе стояла начатая бутылка водки. Савелий налил себе почти полный стакан и торопливо выпил.
— А ты, видать, сомневаешься в Глафире. И не зря, мужики знают вкус сладкого. Что-то к ней милиция липнет, как мухи на мед собираются. Вот и теперь один заявился, — доверительно сказал Савелий, довольный, что так легко досталась ему выпивка. Он решил, что если сыграет на ревности соседа, то, глядишь еще что-нибудь перепадет. Но разговор прервала появившаяся к застолью Глафира. Отозвав Петрушкина, она сказала:
— Идем, Андрюша. Я тебе мяса пожарила. После работы поговори с участковым, у него, кажется, что-то важное.
— А мне-то что за дело до этого? Пусть уходит!
— Мне кажется, что это касается тебя. Я хотела узнать, но он мне не сказал, туману напускает. Хвастуны все такие. Если выпьет, может, что-нибудь и скажет, проговорится. А сейчас не хочет.
Петрушкин задумался, потеребил бороду:
— Ну хорошо, — сказал он наконец, — как я с работы завтра вечером приду, ты приготовь все — выпивки, закуски там разной...
— Где?
— У себя приготовь.
— Думаешь придет, если я позову? С мужчиной ему вроде будет не так зазорно. Давай здесь его встретим? Да и просторней, — сказала Глафира.
— Он может мое приглашение и не принять. Говорят про него, что слаб он насчет вашей сестры. Найди какую-нибудь причину. Скажи, что на именины его приглашаешь. Не станет же он в твой паспорт заглядывать? Если придет, то начинайте без меня.
— Ну а ты?
— Я приду попозже, будто и не знаю, что он у тебя. Об остальном поговорим дома.
Глафира вышла со двора и окликнула уходившего Байкина:
— Кожаш! Приходи завтра ко мне, ладно?
— Зачем?
— День рождения у меня.
— А кто еще будет?
— А ты кого хотел бы видеть?
— Тебя одну!
— Выдумал тоже! Зачем я тебе? Подруга с фабрики будет, моложе меня и красивей.
— Я трудно схожусь с незнакомыми людьми.
— Во сколько ждать тебя?
Байкин подошел поближе, как бы желая убедиться, что женщина не шутит. Но Глафира была серьезна. Байкину показалось, что кто-то с противоположной стороны улицы следит за ними. Он хотел тут же уйти, но искушение было велико.
— Завтра я не смогу, некогда, зайду послезавтра после шести.
— Буду ждать.
...Через день, в условленное время Байкин пришел к Данишевской. Глафира была дома одна. Стол ломился от всяких яств и бутылок. Увидев Кожаша, Глафира преувеличенно обрадовалась, за руку ввела в дом.
— Никого нет?
— Ты же сам хотел, чтобы я была одна.
— Умница! — Похвалил ее Кожаш и обнял за талию. Глафира не противилась. Она усадила его на почетное место и налила ему водки.
— За что выпьем? — смеясь спросила она.
— За новорожденную!
— Благодарю!
Байкин выпил до дна. Глафира только пригубила.
— Я приготовлю бесбармак. Сейчас отварю тесто, — и Глафира вышла в переднюю.
Они сидели долго. Уже стемнело, но света зажигать не торопились. Развалившись на кровати, Кожаш затянул песню:
Ты одна в душе моей, Лишь тебя одну люблю...В это время кто-то вошел, не постучавшись:
— Кто дома? Глафира, почему света нет? — Щелкнул выключатель, и глазам Петрушкина предстал Кожаш, лежащий на койке, и Глафира, стыдливо оправляющая платье. Байкин лежа протянул ему руку.
— А-а, это ты, Петрушкин? Здравствуй! Откуда взялся?
— Да, это я товарищ начальник, — польстил хмельному Байкину Петрушкин, — с работы пришел. Вспомнил, что Глафира просила топор наточить, дай, думаю, зайду.
Кожаш вел себя, как хозяин.
— Чего же ты стоишь, Петрушкин? Садись! Сегодня у Глафиры день рождения. Давай, выпьем с тобой за ее здоровье.
— Да я вообще-то бросил это дело. Но раз вы просите, не могу отказать, — Петрушкин сел к столу. Глафира принесла еще бутылку водки.
— Наша Глафира умеет гостей принимать, — засмеялся Кожаш, разливая водку по стаканам. — Ну, поехали!
Кожаш сильно захмелел, путался в словах, нес какую-то дичь. Петрушкин тоже что-то говорил заплетающимся языком, голову ронял на грудь. Кожаш дергал его за плечо:
— Мы ведь мужчины, верно? Мы имеем право выпить. Обязательно! Даже вот... должны мы... а? Мы же с тобой мужики, а? Ты скажи, имеем право?
— Нам сидеть за одним столом с большим человеком — большая честь. Вы человек умный, образованный, а вот нами не гнушаетесь. Больших людей отличает простота.
— Андрей Алексеевич, мы с тобой друзья. А друзья не должны ничего скрывать, а? Казахи таких друзей называют тамырами, а?
— Конечно, вы верно говорите, товарищ начальник. Я для вас, как пес верный. Куда пошлете, все исполню.
— Раз мы с тобой тамыры, я тебе должен верить, — тряся головой, Кожаш поднялся с места. — А ты знаешь, сколько у нас дураков? Ненавижу дураков. У-у-у! Я бы их... Знаешь, что они говорят? Они говорят, что Матрену убил ты! Ха-ха-ха! Понял? Ты! Ха-ха-ха!
Петрушкин сделал удивленное лицо:
— Я?!
— Да! Вот где глупость! Да разве такая божья коровка, вроде тебя, может убить? А зачем тебе убивать старуху? Ну, скажи мне! Не нравится баба, можно развестись, а? У нас, браток, если не могут поймать преступника, то за самого пострадавшего берутся. Как это тебе нравится? С этим надо кончать! Но ты у меня смотри! Никому ни слова, понял?
— Обижаете, товарищ начальник! Вы мне всегда нравились. Я просто восхищаюсь вами. Не в чинах дело.
— Чин? Если мне нужен будет чин, я завтра же его получу. У меня есть тамыр. Он работает в республиканском управлении. Стоит ему позвонить — и все в порядке, — Кожаш неверной рукой хотел налить себе водки, но это ему никак не удалось. Петрушкин помог наполнить стакан.