Таинство девственности (сборник)
Шрифт:
Подобно преждевременной зрелости, должны быть рассмотрены и другие признаки, которые можно объединить с преждевременной зрелостью как временные факторы. По-видимому, филогенетически предопределено, в каком порядке становятся активными те или другие влечения и как долго они могут проявляться, пока не подвергнутся влиянию появившегося нового влечения или вытеснению. Однако как в отношении этой временной последовательности, так и в отношении периода активности влечений бывают, по-видимому, отклонения, которые должны оказать влияние на результат этих процессов. Не может не иметь значения, появляется ли какое-нибудь течение раньше или позже, чем противоположное ему течение, потому что влияние вытеснения нельзя устранить; временное изменение состава компонентов всегда влечет за собой изменение результата. С другой стороны, особенно интенсивно возникающие влечения часто протекают поразительно быстро, например гетеросексуальная привязанность лиц, ставших впоследствии гомосексуальными. Возникающие в детском возрасте очень сильные стремления не подтверждают опасения,
Значение всех ранних сексуальных проявлений увеличивается благодаря психическому фактору неизвестного происхождения, который пока можно определить – разумеется, только временно – как психологический феномен. Я говорю о повышенной цепкости, или способности к фиксации ранних впечатлений сексуальной жизни, которыми необходимо дополнить у будущих невротиков и у перверсных людей фактические данные, потому что подобные преждевременные сексуальные проявления не могут у других лиц запечатлеться так глубоко, чтобы навязчиво требовать повторения и предопределить сексуальному влечению его пути на всю жизнь. Объяснение этой цепкости кроется отчасти, может быть, в другом психическом факторе, который нельзя не указать для объяснения причин неврозов, а именно – в перевесе в душевной жизни значения воспоминаний в сравнении со свежими впечатлениями. Этот фактор, очевидно, зависит от интеллектуального развития и повышается вместе с ростом личной культуры. В противоположность этому дикаря характеризуют «как несчастное дитя момента» [83] . Вследствие противоположной зависимости, существующей между культурой и свободным сексуальным развитием, последствия которой можно проследить с истоков зарождения цивилизации, на низших ступенях культуры или общества не очень важно, как протекает сексуальная жизнь ребенка, а на высоких – имеет огромное значение.
83
Возможно, что повышение цепкости является также следствием интенсивных соматических сексуальных проявлений в ранние годы.
Только что упомянутые благоприятные психические факторы увеличивают значение случайно пережитых влияний детской сексуальности. Последние (прежде всего соблазнение со стороны других детей или взрослых) при помощи первых могут зафиксировать и повлечь за собой стойкие нарушения. Причины, вызывающие отклонения извращенных людей, распределяются между предрасположением конституции, преждевременной зрелостью, способностью к повышенной цепкости и случайными возбуждениями сексуального влечения благодаря постороннему влиянию.
Неутешительное заключение, к которому привели наши исследования нарушений сексуальной жизни, состоит в том, что нам слишком мало известно о биологических процессах, в которых заключается сущность сексуальности, чтобы создать из разрозненных положений теорию, достаточную для понимания нормального и патологического.
Из истории одного детского невроза [84]
Предварительные замечания
84
Эта история болезни написана вскоре после окончания лечения, зимой 1914–1915 г., под свежим еще тогда впечатлением от тех новых толкований, которые Юнг и Адлер хотели придать результатам психоанализа. Она, таким образом, примыкает к опубликованной в «Ежегоднике по психоанализу», VI, статье «К истории психоаналитического движения» (см. выпуск III этой библиотеки) и дополняет содержащуюся там личную, по существу, полемику с объективной оценкой аналитического. Она первоначально была предназначена для следующего тома журнала, но так как появление его затянулось на неопределенное время вследствие Первой Мировой войны, то я решился включить ее в этот сборник, выпускаемый новым издателем. Многое из того, что должно было быть впервые высказано в этой статье, я должен был между тем разобрать в моих «Лекциях по введению в психоанализ», 1916–1917 (см. выпуски I и II этой библиотеки). Текст первой рукописи не подвергся никакому скольконибудь значительному изменению.
Заболевание, о котором я намерен здесь сообщить – опять-таки в виде отрывка, – отличается целым рядом особенностей, которые необходимо отдельно подчеркнуть, прежде чем приступить к изложению самого случая. Случай этот касается молодого человека*, который на восемнадцатом году жизни, после гонорейной инфекции, тяжело заболел, что выражалось в его полной зависимости от окружающих; он совершенно не был способен к самостоятельному существованию к тому времени, когда – спустя несколько лет после заболевания – с ним было предпринято психоаналитическое лечение. Первые десять юношеских лет до момента заболевания он прожил в почти нормальном состоянии, был практически здоров и закончил среднее образование без особых затруднений. Но в предшествующие годы благополучие нарушалось тяжелыми невротическими страданиями, начавшимися как раз перед самым днем его рождения, на пятом году жизни, в форме истерии страха (фобии животных), превратившейся затем в невроз навязчивости с религиозным содержанием, причем некоторые симптомы сохранились
Содержание моего сообщения ограничивается описанием только этого детского невроза. На прямое предложение пациента с просьбой дать ему полное описание его заболевания, лечения и выздоровления я ответил отказом, так как считаю эту задачу технически неосуществимой и социально недопустимой. Благодаря этому пропадает возможность показать связь между его инфантильным заболеванием и более поздним и окончательным. Относительно последнего я могу сказать только, что больной провел много времени в немецких санаториях и тогда его заболевание было квалифицировано авторитетным специалистом как маниакально-депрессивное. Этот диагноз был несомненно верен по отношению к отцу пациента, жизнь которого, полная разнообразных интересов и деятельная, неоднократно нарушалась припадками тяжелой депрессии. У сына, при многолетнем наблюдении, мне ни разу не удавалось заметить перемену настроения, которая по своей интенсивности или по условиям своего возникновения превосходила бы то, что было естественно при той или иной создавшейся психической ситуации. Об этом случае у меня сложилось представление, как об одном из тех, в которых клиническая психиатрия ставит разнообразные и различные диагнозы и которые нужно понимать как последствие невроза навязчивости, самопроизвольно закончившегося выздоровлением, но с приобретением дефекта.
В моем описании будет, следовательно, идти речь об инфантильном неврозе, подвергшемся анализу не тогда, когда он был, а лишь пятнадцать лет спустя после того, как он прошел. Такое положение имеет свои преимущества, но вместе с тем и свои недостатки по сравнению с другим. К анализу, производимому непосредственно над невротическим ребенком, кажется, можно отнестись с большим доверием, но такой анализ не может быть очень содержательным; приходится подсказывать ребенку очень много слов и мыслей, и все же самые глубокие слои могут оказаться непроницаемыми для сознания. Анализ детского заболевания, проходящий в области воспоминаний, у взрослых и духовно зрелых свободен от этих ограничений; но необходимо принять во внимание искажения и переработку, которым подвергаются собственные воспоминания, когда рассматриваешь их ретроспективно в более поздний период жизни. В первом случае получаются, пожалуй, более убедительные результаты, второй – гораздо поучительней.
Во всяком случае, можно утверждать, что анализы детских неврозов могут претендовать на то, чтобы иметь особенно высокий теоретический интерес. Для правильного понимания неврозов взрослых они дают приблизительно столько же, сколько детские сны для понимания снов взрослых. Дело не в том, что их легче разобрать или что они беднее элементами; трудность проникновения в душевную жизнь ребенка делает работу врача при их анализе особенно тяжелой. Но в них отпадает так много из позднейших наслоений, что самое существенное в неврозе выступает особенно ярко. Сопротивление, оказываемое выводам психоанализа, в настоящей фазе борьбы за психоанализ, как известно, приняло новые формы. Прежде довольствовались тем, что отрицали действительную реальность утверждаемых анализом фактов, а для этого лучшим техническим методом было избегать каких-либо проверок личным опытом. Этот прием как будто постепенно сходит на нет; теперь идут другим путем: факты признают, но выводы, к которым эти факты приводят, стараются истолковать как-нибудь по-иному и таким образом их обезвредить, чтобы снова освободиться от всех неприличных новинок. Изучение детских неврозов убеждает в полной несостоятельности этих неглубоких или насильственных попыток перетолковать все по-иному. Оно доказывает преобладающее участие так охотно отрицаемых либидозных влечений в формировании невроза и открывает отсутствие отдаленных культурных целей и стремлений, неизвестных ребенку и не имеющих поэтому для него никакого значения.
Другая черта, на которую излагаемый здесь анализ пытается обратить внимание, находится в связи с тяжестью заболевания и длительностью его лечения. Анализы, приводящие в короткий срок к благоприятному исходу, ценны для самочувствия терапевта и служат доказательством врачебного значения психоанализа; для успехов научного познания они, по большей части, ничего не дают. На них ничему новому не научишься. Они только потому так быстро удаются, что все необходимое известно уже заранее. Новое можно узнать только из анализов, представляющих особые трудности, для преодоления которых требуется, конечно, много времени. Только в таких случаях удается добраться до самых глубоких и примитивных слоев душевного развития и там найти разрешение проблем позднейших душевных формирований. Тогда начинаешь думать, что только тот анализ, который проник достаточно глубоко, заслуживает быть названным этим словом. Разумеется, один только случай не может научить всему, что хотелось бы знать. Вернее говоря, он мог бы научить всему, если бы только сам был в состоянии все понимать и не был вынужден довольствоваться немногим благодаря нашей неопытности при восприятии.
В отношении таких «плодотворных» трудностей описываемый здесь случай болезни не оставляет желать ничего лучшего. Первые годы лечения не дали почти никакой перемены. Счастливое стечение обстоятельств привело к тому, что, несмотря ни на что, внешние условия сделали возможным продолжение терапевтических попыток. Охотно допускаю, что при менее благоприятных условиях лечение через некоторое время было бы прекращено; что в таких случаях терапевт должен вести себя так же «вне времени», как и само бессознательное, если только он хочет что-нибудь узнать и чего-нибудь достичь. Это ему в конце концов удается, если он в состоянии отказаться от близорукого терапевтического честолюбия. Ту бездну терпения, покорности, понимания и доверия, которые необходимы между больным и его родными, можно встретить только в немногих случаях. Но аналитик может себе сказать, что выводы, полученные в одном случае после такой длительной работы, помогут ему значительно сократить срок лечения следующего такого же тяжелого заболевания и таким образом постепенно преодолеть «вневременность» бессознательного, подчинившись ему в первый раз.