Таинство девственности (сборник)
Шрифт:
Выше нам показалась странной двусмысленность того места, где говорится, что особенная любовь пациента к женским nates [109] и к коитусу в таком положении, при котором эти части особенно выдаются, должна происходить от наблюденного соития родителей, между тем как такое предпочтение составляет общую черту предрасположенных к неврозу навязчивости архаических конструкций. Здесь само собой напрашивается объяснение, разрешающее противоречие как сверхдетерминирование. Лицом, у которого он наблюдал это положение при соитии, был ведь его родной отец; от него он и мог унаследовать эту конституциональную особенность. Этому не противоречит ни последующая болезнь отца, ни история семьи; брат отца, как уже было сказано, умер в состоянии, которое следует считать тяжелой болезнью навязчивости.
109
Ягодицам (лат.). –
В связи с этим нам вспоминается, что сестра, соблазняя мальчика трех с половиной лет от роду, высказала о няне странное соображение, что та ставит всех на голову и прикасается к их гениталиям. Тут у нас напрашивается мысль, что, может быть, и сестра в таком же раннем возрасте видела те же сцены, что и брат, и это навело ее на мысль о том, что при половом акте становятся на голову. Такое предположение содержало бы указание на источник ее собственного преждевременного сексуального развития.
В мои намерения первоначально не входило продолжать здесь обсуждение вопроса о реальной ценности первичной сцены, но так как я вынужден был коснуться этой темы в моих «Лекциях по введению в психоанализ», более широко освещая вопрос, и не с полемической целью, то могло бы возникнуть недоразумение, если бы я не применил решающих пунктов того анализа. Поэтому в дополнение и исправление сказанного я продолжаю: возможно еще одно понимание первичной сцены, лежащей в основе сновидения, которое значительно меняет принятое раньше решение и избавляет нас от многих затруднений. Учение, желающее свести инфантильные сцены к регрессивным символам, все же ничего не выиграет и при этой модификации; оно мне кажется вообще окончательно опровергнутым этим – как и всяким другим – анализом детского невроза.
Я полагаю, что можно представить себе положение вещей и следующим образом. Мы не можем отказаться от предположения, будто ребенок наблюдал соитие, вид которого привел его к убеждению, что кастрация может быть чем-то большим, чем одна только пустая угроза, равно мы не можем отрицать и значение, которое приобретает положение мужчины и женщины для развития страха; таким образом, условие любви не оставляет нам никакого другого выбора, как только прийти к заключению, что должен был быть coitus a tergo, more ferarum. Но последний момент не так незаменим, и от него можно отказаться. Может быть, ребенок наблюдал коитус не родителей, а животных и перенес его на родителей, как бы сделав заключение, что родители поступают точно так же.
В пользу такого взгляда говорит прежде всего то, что волки в сновидении представляют собой, собственно говоря, овчарок и на рисунке кажутся таковыми. Незадолго до сновидения мальчика неоднократно брали на осмотр овец, где он мог видеть таких больших белых собак и, вероятно, наблюдать их во время коитуса. Я хотел бы также связать с этим число «три», которое сновидец выдвинул без всякой дальнейшей мотивировки, и предположить, что у него сохранилось в памяти, что он сделал три таких наблюдения над овчарками. Возбужденный ожиданием в ночь, когда он видел сон, он перенес воспринятую недавно картину, запечатлевшуюся в памяти, со всеми деталями на родителей, вследствие чего только и стали возможны такие могучие действия аффектов. Теперь вдруг явилось понимание этих впечатлений, воспринятых, вероятно, несколько недель или месяцев до того, – процесс, который каждый из нас может испытать на самом себе. Перенесение с совокупляющихся собак на родителей совершилось не в виде словесного вывода, а благодаря тому, что в воспоминании всплыла реальная сцена нежности родителей, которая слилась с ситуацией соития. Все установленные анализом сновидения детали сцены могут быть воспроизведены вполне правильно. Дело действительно происходило летом, после обеда, когда ребенок болел малярией, родители были оба в белом и присутствовали при том, когда ребенок проснулся, но сцена была самая невинная. Все остальное потом прибавило желание любопытного ребенка подглядеть любовное общение родителей на основании его опыта с собаками, и тогда вымышленная таким образом сцена привела ко всем тем последствиям, которые мы ей приписываем, таким же, как если бы она была совершенно реальна и не была склеена из двух частей: одной ранней, индифферентной, а другой позднейшей, произведшей очень сильное впечатление.
Совершенно очевидно, насколько меньше предъявляется требований к нашему доверию в последнем случае. Нам незачем больше предполагать, что родители совершали соитие в присутствии хотя бы и очень маленького ребенка, – представление, не очень-то для нас приятное. Значительно уменьшается момент запоздалости действия; он относится теперь только к нескольким месяцам четвертого года жизни ребенка и вовсе не доходит до темных первых лет детства. Совершенно очевидной теперь становится реакция ребенка, который переносит поведение собак на родителей и боится волка вместо отца. Ребенок находится в фазе развития своего мировоззрения, которое в моей работе «Тотем и табу» называется «возвращением тотемизма». Учение, желающее объяснить первичные сцены неврозов обратным фантазированием переживаний поздних лет, приобретает, по-видимому, в нашем наблюдении, несмотря на ранний четырехлетний
Но большинство читателей придаст решающее значение тому, что я могу еще прибавить из аналитических результатов других случаев в пользу правильности предложенного последнего взгляда. Сцена наблюдения родительского соития в очень раннем детстве – будь то реальное воспоминание или фантазия – вовсе не составляет редкости в анализах невротических людей. Может быть, она так же часто встречается и у людей, не ставших невротиками. Может быть, она составляет постоянную часть их – сознательного или бессознательного – сокровища воспоминаний. Но всякий раз, когда мне удавалось развить подобную сцену благодаря анализу, она имела те же особенности, которые приводят нас в смущение и в случае с нашим пациентом: она относилась к coitus а tergo, который один только и дает возможность зрителю разглядеть гениталии. Тут уже не приходится более сомневаться, что дело идет только о фантазии, которая, может быть, всегда вызывается наблюдением над сексуальным общением животных. И еще больше: я уже заметил, что мое описание первичной сцены осталось несовершенным, так как я отложил до другого раза сообщение о том, каким образом ребенок мешает общению родителей. Должен прибавить, что и способ, каким он это делает, один и тот же во всех случаях.
Могу себе представить, что навлек на себя тяжелые подозрения со стороны читателей этой истории болезни. Если я располагал этими доказательствами в пользу такого понимания первичной сцены, то как я мог взять на себя защиту другого понимания, кажущегося таким абсурдным? Или, может быть, в промежуток времени между описанием этой истории болезни и этого добавления я приобрел новый опыт, заставивший меня изменить мое первоначальное понимание, и по каким-либо мотивам я не хотел в этом сознаться? Зато я сознаюсь в чем-то другом: на этот раз я собираюсь закончить обсуждение вопроса о реальной ценности первичной сцены с non liquet [110] . Эта история болезни еще не закончена; в дальнейшем в ее течении всплывет момент, который нарушит нашу уверенность в ту же минуту. Тогда уже ничего другого не останется, как сослаться на то место в моих «Лекциях…», где я обсуждаю проблему первичных фантазий или первичных сцен.
110
Сомнением (лат.). – Примеч. перев.
Невроз навязчивости
В третий раз он подвергся влиянию, изменившему решительным образом его развитие. Когда ему было четыре с половиной года и его состояние раздражительности и боязливости все еще не улучшалось, мать решила познакомить его с Библией в надежде отвлечь его и поднять его настроение. Это ей удалось; введение религии в систему воспитания положило конец предшествующей фазе, но повлекло за собой замену симптомов страха симптомами навязчивости. До того он с трудом засыпал, так как боялся, что увидит во сне такие же дурные вещи, как в ночь перед Рождеством; теперь, прежде чем лечь в постель, он должен был целовать все иконы в комнате, читать молитвы и класть бесконечное количество раз крестное знамение на постель и на самого себя.
Его детство явно расчленилось для нас теперь на следующие эпохи: во-первых, время, предшествующее соблазнению (3 года 3 месяца), когда имела место первая сцена, во-вторых, время изменения характера до страшного сновидения (4 года), в-третьих, «фобия животного» до знакомства с религией (4 года 6 месяцев), а с этого момента период невроза навязчивости до десятилетнего возраста включительно. Внезапной и полной замены одной фазы последующей не бывает в силу природы вещей и обстоятельств; не было и у нашего пациента, для которого, наоборот, характерны были сохранение в силе всего прошлого и одновременное существование самых различных течений. «Испорченность» не исчезла, когда наступил страх, и, постепенно уменьшаясь, продолжалась, совмещаясь с набожностью. Но «фобия волков» в этой последней фазе больше не вспоминалась. Невроз навязчивости протекал с перерывами; первый припадок был самым длинным и интенсивным, следующие наступали в восемь и десять лет, всякий раз по поводам, которые находились в явной связи с содержанием невроза. Мать сама рассказывала ему Священную историю и, кроме того, велела няне читать ему о ней из книги, разукрашенной иллюстрациями. Главное значение при этом придавалось, разумеется, истории Страстей Господних. Няня, которая была очень набожна и суеверна, давала по этому поводу свои объяснения, но должна была также выслушивать все возражения и сомнения маленького критика. И если колебания и борьба, которые его теперь начали преследовать, в конце концов закончились победой веры, то это произошло не без влияния няни.