Таинство
Шрифт:
— Успокойся. Успокойся, — повторяла Фрэнни.
Но Шервуд, не обращая на нее внимания, яростно обрушился на Уилла.
— Зачем ты вернулся?! — закричал он. — Ты все испортил! Все!
— Ну-ка, возьми себя в руки, — резко сказала Фрэнни. — Я хочу, чтобы ты глубоко вздохнул и успокоился, а не то покалечишь кого-нибудь. Слушай… давай вернемся в дом и поговорим, как цивилизованные люди.
— Пусть сначала отпустит меня, — потребовал Шервуд.
— А ты не удерешь? — спросила Фрэнни.
— Не удеру, — горько ответил Шервуд.
— Обещаешь?
— Я не ребенок, Фрэнни! Если я сказал, что не убегу, значит, не убегу.
Уилл отпустил его. То же самое сделала и Фрэнни. Шервуд не шелохнулся.
— Довольны? — мрачно сказал, он и, ссутулившись, поплелся в дом.
Они наконец оказались в доме,
— Я только хотел спасти ее от Стипа. Она беспомощна, — вымолвил он наконец.
Теперь он смотрел на сестру, в глазах блестели слезы.
— Зачем ему убивать ее, если она не пыталась освободиться? Она ведь и не хочет ничего другого.
— Может, нам удастся ей помочь, — сказал Уилл. — Где она?
Шервуд снова повесил голову.
— По крайней мере, расскажи нам, что случилось, — мягко попросила Фрэнни.
— Я встретил ее несколько дней назад в холмах, когда гулял там. Она сказала, что ищет меня, что ей нужна моя помощь. Она спросила, не могу ли я найти для нее какое-нибудь место, где можно спать: ведь Суда больше нет. Я знал, что ее нужно опасаться, но мне не было страшно. Я так часто представлял себе, что снова ее увижу. Воображал, что встречу ее именно так, как и случилось, — там, под солнцем. Она казалась такой одинокой. И совсем не изменилась. И она сказала, что счастлива снова видеть меня. Это как встреча со старым другом, сказала она, и еще она надеется, что я чувствую то же самое. Я ответил, что так и есть. Сказал, что могу снять для нее номер в гостинице в Скиптоне, но она ответила: нет, Стип отказывается останавливаться в гостиницах, опасается, что кто-нибудь может запереть дверь, пока он спит. Я не понимаю, что это значит, но так она сказала. До этого она ни разу не упомянула Стипа, и я почувствовал разочарование. Я думал, может, она вернулась одна. Но по тому, как она просила меня, я видел, что она его боится. И тогда я сказал, что знаю одно место, куда они могут пойти. И отвел ее туда.
— А ты видел Стипа? — спросила Фрэнни.
— Потом уже видел.
— Он тебе не угрожал?
— Нет. Вел себя тихо, и вид у него был больной. Я ему почти сочувствовал. Я видел его всего раз.
— А сегодня утром? — спросил Уилл.
— Сегодня утром я его не видел.
— Но ты видел Розу.
— Я ее слышал, но не видел. Она лежала в темноте. И сказала, чтобы я уходил.
— Как она говорила?
— Слабым голосом. Но не похожим на голос умирающей. Она бы попросила меня о помощи, если бы умирала.
— Но не в том случае, если бы понимала, что уже слишком поздно, — сказал Уилл.
— Не говори так, — оборвал его Шервуд. — Ты две минуты назад сказал, что мы можем ей помочь.
— Я ни в чем не могу быть уверен, пока не увижу ее, — ответил Уилл.
— Где она, Шер? — спросила Фрэнни.
Шервуд снова смотрел в пол.
— Да бога ради, ничего мы ей не сделаем. Ну, в чем дело?
— Я… просто… ни с кем не хочу ее делить, — тихо проговорил Шервуд. — Она была моей маленькой тайной. Мне хочется, чтобы так и оставалось.
— Значит, пусть она умирает, — раздраженно сказал Уилл. — Ты ведь ни с кем не хочешь ее делить. Хочешь, чтобы она умерла?
Шервуд отрицательно покачал головой.
— Нет, — пробормотал он и добавил еще тише: — Я провожу вас к ней.
XII
Счастье всегда вызывало у Джекоба желание испытать нечто противоположное. Пребывая в блаженном состоянии после очередной удачной резни, Стип неизменно отправлялся в какой-нибудь культурный центр, чтобы посмотреть трагедию, а еще лучше — оперу, чтобы всколыхнуть те чувства, которые он обычно держал под спудом. Затем он предавался страстям, как: излечившийся алкоголик, оставленный среди бочек бренди, запах которого он вдыхает до беспамятства.
Но, в отличие от счастья, отчаяние требовало чего-то подобного.
До этого дня у него под рукой всегда было целебное средство. Когда отчаяние становилось невыносимым, Роза отводила его от края пропасти и восстанавливала равновесие. Чаще всего ее лекарством был секс — сиськи-письки, как она это называла в игривом настроении. Но сегодня Роза сама была причиной его отчаяния. Она умирала от его руки, и рана оказалась слишком глубока — неисцелима. Он уложил ее в темноте ветхого домишки и, по ее просьбе, оставил одну.
— Я не хочу, чтобы ты был рядом, — сказала она. — Убирайся с глаз моих.
И он ушел. Прочь из деревни, вверх по склону холма. Он искал место, где его отчаяние усилится. Ноги сами знали, куда его нести: в рощу, где этот проклятый мальчишка показывал ему видения. Стип знал: там он найдет пищу для своего отчаяния. Как он жалел, что его нога ступила когда-то на этот клочок земли — не было на планете другого места, которое вызывало у него такое горькое чувство. Задним умом он понимал: первая его ошибка заключалась в том, что он дал нож Уиллу. А вторая? В том, что он не убил мальчишку, когда понял, что тот — проводник. Что за странное сочувствие снизошло на него в ту ночь — отпустил этого выродка живым, зная, что голова Уилла наполнена украденными воспоминаниями?
Но даже и эта глупость не стоила бы ему так дорого, если б мальчишка не вырос гомосеком. А тот взял и вырос. А поскольку его не волновала проблема продолжения рода, он стал куда более сильным врагом… нет, не врагом, чем-то позамысловатее… Вот если бы он женился и стал отцом… Стип всегда чувствовал себя неловко в компании гомосексуалистов, но при этом испытывал к ним, почти против воли, симпатию. Как и он, они вынуждены сочинять самих себя, как и он, они поглядывали на свое племя словно со стороны. Но он бы с удовольствием посмотрел на уничтожение всего клана, если б это могло воспрепятствовать его встрече с Уиллом.
В пятидесяти ярдах перед рощей он остановился и, оторвав взгляд от ботинок, огляделся. Приближалась осень, он ощущал в воздухе ее ранящий дух. В это время года он часто уходил гулять, прерывая свои труды на неделю-другую, чтобы обследовать английскую глубинку. Невзирая на экономические бедствия, страна хранила свои святыни — путнику нужно лишь смотреть во все глаза. Он долгие годы бродил по Англии из конца в конец, общаясь с духами еретиков и поэтов; ходил прямыми дорогами, по которым ушли последователи Бёме, [30] и слышал, как они саму землю называют ликом Божьим; он слонялся по Малверн-Хиллс, где Ленгленду было видение о Петре-пахаре; [31] шагал по склонам курганов, где в усыпальницах из земли и бронзы покоились языческие вожди. Не у всех этих мест было благородное прошлое. Некоторые имели скорбную историю. Поля и рощи, где верующие умирали за Христа. Алдхам-Коммон, где был сожжен Роуланд Тейлор, добрый приходской священник из Хадлея, [32] его костер сложили из веток живой изгороди, которая все еще зеленела здесь. И Колчестер, где дюжина или более душ были сожжены в одном костре за грех молитвы. Бывал он и в менее известных местах, которые нашел только потому, что слушал внимательно, как муха у рта умирающего. В местах, где неизвестные мужчины и женщины погибли из-за любви или за веру. Или за то и другое. Он часто завидовал мертвецам. Стоя как-то в сентябре на вспаханном поле и слушая карканье ворон из крон худосочных деревьев, он подумал о простодушии тех, чей прах смешан с грязью, прилипшей к его ботинкам, и пожалел, что не родился с более незатейливым сердцем.
30
Якоб Бёме (1575–1624) — немецкий теософ, христианский мистик.
31
Уильям Ленгленд (ок. 1330 — ок. 1400) — английский поэт XIV века, автор поэмы «Видение о Петре-пахаре».
32
Роуланд Тейлор (1510–1555) — английский священник, сожженный на костре во время так называемых Марианских гонений — преследований протестантов.