Так говорил Каганович
Шрифт:
– Верно… А что в союзном Союзе писателей, как дело обстоит?
– Как союзные республики, так и он.
Я показываю сделанные мной фотографии. Смотрят, некоторые нравятся.
– Старенькие мы, – говорит Мая Лазаревна.
– А мы тогда сделаем так, – говорит Каганович. – Пиджак одену со звездой…
– Я вас как члена Политбюро сниму.
– Мы сделаем тогда уж настоящую… Значит, Союз писателей СССР в худшем состоянии, чем Российский?
– В худшем, чем
– А Украина как себя рассматривает?
– Я был сейчас в Симферополе, там создана ассоциация русских, украинских и белорусских писателей. Славянских. Я думаю, что это сейчас неплохо, в наше время, когда все разваливается.
– Неплохо, неплохо. Еще кто был с вами?
– Там несколько человек, но их имена вам, наверно, ничего не говорят. Бахревский, хороший прозаик, Золотцев, поэт…
– В Киеве?
– Нет, в Симферополе. Выбрали Крым, нейтральный вроде, и Украина, и Россия.
– Значит, вы ассоциацию организовали?
– Организовали. Будет журнал выходить.
– А как Михалков?
– Он на пенсии.
– У него и в запасе кое-что есть, наверное. Что он делает сейчас?
– По-моему, в ФРГ поехал. Теперь она Германией называется. Зря, как говорится, проливали кровь, положили столько солдат. Мне Молотов рассказывал, как вы на Политбюро поругались с Берией по германскому вопросу, когда Берия заявил, что все равно, какая Германия – социалистическая или капиталистическая, лишь бы мирная была.
Но не такой ценой
– Да, верно. Видите ли, объединение все равно должно было произойти. '
– Но на какой основе!
– Не такой ценой, – говорит Каганович.
– А как вам нравятся эти подачки, когда карликовый Люксембург нам помогает? Его ведь и на карте не видно, – говорю я.
– Стыдно, – соглашается Каганович.
– Как сострил Богословский «На полях шляпы»: нищее правительство просит милостыню у собственного нищего народа, – добавляет дочь.
– Вся эта мура с горбачевской Нобелевской премией… Вообще… – говорит Каганович.
– У него сейчас премий больше, чем у Брежнева. Издеваются над Брежневым, а у Горбачева уже больше.
– Верно, верно.
– А почему Сталин не награжден ни одним иностранным орденом? Не хотел принимать?
– Не давали. Видимо, не принято было. Сталин был гордым. Перед иностранцами не заискивал. – Наших полководцев награждали – Жукова, Рокоссовского. А Сталин – Верховный Главнокомандующий. Впрочем, могли бы и дать.
– Ему шпагу дали английскую.
Шпага-шпагой…
– В чем дело? В зависимости от политической обстановки характер менялся?
– От напряженности работы. От напряженности обстановки. От напряженности борьбы.
– Если подумать, можно было на его месте свихнуться. Столько ему выпало всякого.
– Трудный период. Тяжелый период. Он ценил людей по работе. По работе ценил людей. Он и меня… Я помню, когда был наркомом финансов Сокольников, очень талантливый экономист, как экономист был куда крупнее Бухарина, только вот книги не писал. И финансам нашим помог.
Сталин его ценил, принимал очень часто. Когда мы проводили реформу денежную в двадцать четвертом году, Сокольников у него был и я был. Кончили разговоры, Сокольников к Сталину обращается: «Дайте мне Кагановича первым заместителем наркома!» Он меня знал. Сталин говорит: «Нет, не можем. Не дадим. Это забудьте». Когда он ушел, Сталин говорит: «Ишь ты какой! Хотел у меня забрать к себе работника, чтобы он мог барствовать, чтоб вы за него работали!»
– О вашем руководстве сейчас так говорят: Молотов не защитил жену, Каганович брата, Калинин жену…
– Вранье это. Как у Калинина, я не знаю. Насчет брата я вам рассказывал. Я брата защищал. И не как брата, а как работника, как человека, которого я знал. Не как брата. Я упорно, настойчиво защищал. Я защищал многих. По некоторым Сталин уступал мне.
– Я был у писателя Шахмагонова. Так вот, родственница его жены у вас работала начальником канцелярии.
– Возможно.
– Отмечала, что вы даже с уборщицей здоровались за руку. А потом пришел Бещев. Вот это, мол, уже был вельможа…
– Люди приходили ко мне и стоя докладывали. Не могу этого видеть. Не мог. Просил: садитесь, пожалуйста…
Мы ужинаем втроем, едим рыбу.
Я рассказываю Кагановичу:
– Мне дедушка говорил: «Внучек, ешь рыбу. При коммунизме мясо, может быть, будет, а рыбы точно не будет!» У крестьянина такое понятие было о коммунизме.
– Я думал, что вы говорили про «контрреволюционный переворот» – в смысле вот этой президентской власти, – возвращается к прежнему разговору Каганович.