Такая разная любовь
Шрифт:
С лицом, мокрым от слез, Примми повесила трубку, не в силах произнести больше ни слова.
Позднее, обдумывая предстоящую поездку в Ротерхит, Примми решила, что, когда мама с папой оправятся от потрясения, она спросит, нельзя ли ей вернуться домой. Наверное, когда родится ребенок, мама сможет приглядывать за ним, и тогда Примми продолжит работать в Би-би-ди-оу. В конце концов, обычно в подобных случаях именно так все и поступают.
Примми приняла это решение, сидя у себя в кабинете. Не прошло и минуты, как зазвонил телефон.
—
Через двадцать минут Примми была уже в больнице. При виде смертельно перепуганного отца у постели тяжело больной матери, Примми поняла, что ничего не скажет родителям. Им ни к чему лишнее потрясение. Если, даст Бог, мама поправится, она все равно уже не сможет ухаживать за ребенком.
В последующие недели, разрываясь между работой и больницей, Примми искала квартиру, но безуспешно. Несколько раз ей казалось, что она нашла наконец подходящее жилье, но почти сразу же становилось понятно, что с ребенком там жить невозможно. «Никаких собак и никаких детей», — строго предупреждали хозяева. Подобный ультиматум Примми приходилось выслушивать слишком часто.
К началу сентября беременность Примми стала так заметна, что Говард вызвал ее к себе в кабинет.
— Ты собираешься оставаться здесь после рождения ребенка? — спросил он, стараясь не смотреть на левую руку Примми, казавшуюся голой без обручального кольца на пальце.
Примми ответила утвердительно, и Говард, смущенно пряча глаза, предупредил, что хотя он лично был бы рад сделать для Примми исключение, но в агентстве на этот счет строгие правила: если ребенок будет болеть, Примми не сможет сидеть дома.
— Если ребенок заболеет, я это улажу, — услышала Примми собственный голос. В нем звучала уверенность, которой она вовсе не испытывала.
Легко сказать, «я это улажу». Ведь пока она даже не могла заняться поисками приходящей няни, поскольку точно не знала, где собирается жить после рождения ребенка.
— У тебя все в порядке, Примми? — спросил кто-то из креативного отдела, просунув голову в открытую дверь ее кабинета.
— Да, — солгала она, понимая, что ее посеревшее, хмурое лицо бросается в глаза. Теперь, когда ее положение стало особенно заметно, в агентстве постоянно шушукались за спиной.
В середине сентября стало ясно, что Кики и Френсис вернулись в Лондон. У Кики вышел новый альбом, и она окончательно утвердилась на «Самых популярных». Рекламные плакаты с ее изображением висели повсюду. Кики не делала попыток связаться с Примми, а Примми, в свою очередь, не могла себя заставить позвонить в Сидар-Корт. В конце концов, даже если бы она и позвонила, о чем ей говорить с Кики? Держаться как ни в чем не бывало и делать вид, будто и не было
В конце сентября в агентстве только и говорили, что о Примми и ее ребенке, который должен был появиться на свет уже в новом году. По слухам, Примми собиралась отдать его на усыновление и вернуться к работе.
— Но я вовсе не собираюсь отдавать ребенка на усыновление! — гневно воскликнула Примми, когда секретарша пересказала ей сплетни.
— Не собираешься? — Секретарша казалась сбитой с толку. — Но так было бы лучше для ребенка. Воспитывать малыша в одиночку очень нелегко, сама знаешь. Мой отец погиб на войне, и все, что я помню о своем детстве, — это вечная нехватка денег. Мы ничего не могли себе позволить — ни красивой одежды, ни уроков балета, ни занятий музыкой, ничего.
Секретарша выпорхнула из кабинета и помчалась дальше, но у Примми резко испортилось настроение.
В начале октября отец Артемис сообщил Примми, что продал квартиру, и попросил до конца месяца освободить комнаты. Примми спешно переехала в Кэтфорд, в дешевую квартиру на последнем этаже.
— В Кэтфорд? — недоверчиво переспросила Артемис, когда приехала помочь Примми с переездом. — Но там ведь даже метро нет! Тебе придется добираться до работы целую вечность. А последний этаж? Как ты собираешься таскать коляску вверх и вниз по лестнице? Это же ужас, Примми. Настоящий кошмар.
— Вполне приемлемо, — твердо возразила Примми. — Кроме того, я привыкла жить к югу от реки. Я бы присмотрела себе квартиру в Ротерхите, если бы не боялась оказаться слишком близко от родителей.
— Они по-прежнему ничего не знают?
— Нет. У мамы был второй сердечный приступ. Когда-нибудь они, конечно, обо всем узнают. Но я не хочу, чтобы это произошло сейчас: у них и без этого слишком много волнений и тревог.
Артемис в отчаянии заломила руки, которые уже начинали понемногу обретать былую пышность.
— Это можно решить по-другому, Примми. Если ты позволишь нам с Рупертом усыновить ребенка.
— Нет. — Примми решительно покачала головой. — Нет, Артемис. Не могу. Я никогда не смогла бы жить с этим.
— Но почему? — В голосе Артемис опять звучали слезы. — Ты всегда будешь знать, что происходит с твоим ребенком, ты будешь видеть, что твой малыш счастлив, окружен любовью и заботой. Ты поступила бы правильно, Примми. Неужели ты этого не понимаешь?
Весь ноябрь, в самую отвратительную погоду, какая только бывает поздней осенью, Примми, с трудом волоча ноги, тащилась из Кэтфорда в Кенсингтон и обратно. От Кэтфорд-Бридж до вокзала Чаринг-Кросс она добиралась на поезде, а там садилась на метро. Три лестничных пролета в подъезде казались Примми круче самой высокой горы.
Совершенно измученная, она ложилась на кровать, глядела в потолок и говорила себе, что нужно найти квартиру получше, ведь в этой конуре невозможно растить ребенка.