Такая разная любовь
Шрифт:
Зу взяла правый поворот и проехала мимо школы. Она попыталась вспомнить, каково ей было там учиться, и не смогла. «Слишком мучительно», — поняла она. Вообще жизнь в Хиббинге для черноглазой еврейской девочки, которая всегда и для всех здесь была чужая, складывалась нелегко.
И тут Зу впервые задумалась: «А нет ли в моих поисках Эрика какого-то подтекста? Может быть, мне нужно поставить все точки над «i» не только в отношении Эрика, но и вообще в отношении всего, что было здесь?..»
Она сбавила скорость, подъезжая к своему дому. К тому самому, в котором выросла
Зу проехала дальше и увидела дом Эрика. Вон боковое крыльцо, которое вело в его спальню. Зу частенько прокрадывалась туда ночами, и они с Эриком до самого рассвета тихо, стараясь не разбудить его родителей, занимались любовью. Во дворе стоял старенький пикап. Зу готова была поклясться, что это была та же самая машина, на которой отец Эрика ездил и двадцать лет назад. Только теперь пикап еще больше заржавел и стоял без номеров.
Сквозь кружевные занавески из окон гостиной струился мягкий свет, освещавший главное крыльцо. А вон старая качалка, на которой они частенько сиживали с Эриком, посасывая лимонад и трогая друг друга в разных тайных местах. Но теперь во дворе появилось и то, чего прежде не было. Например, детский велосипед.
Зу внимательно присмотрелась к нему. У Попа и миссис Мэтьюз не может быть таких маленьких детей. Она глянула на почтовый ящик, который был установлен у обочины дороги перед домом. Все правильно: «Мэтьюзы».
И тут ей пришла страшная мысль: это, должно быть, их внуки. Дети Эрика.
«Вот от чего я отказалась, — подумала она. — Я повернулась спиной к этой жизни в тот день, когда мы с Эриком отправились в Калифорнию». Впервые за много лет Зу почувствовала благодарность к Эрику за то, что он тогда дал ей этот шанс. И вместе с тем ей было немного грустно оттого, что она в отличие от многих других не имела собственных корней и отчего дома.
Она остановила машину перед домом Эрика, постояла несколько минут, а потом переключила передачу, развернулась на сто восемьдесят градусов и поехала обратно, в сторону Виргинии, где ее ждала комната в мотеле.
Завтра она решит, что делать дальше. Если вообще что-то нужно будет делать.
Той ночью она спала плохо. Утром заглянула в пончиковую, что располагалась через улицу от занюханного мотеля, съела там кукурузный блинчик и выпила чашку кофе. Вторую чашку она унесла к себе в комнату.
Интересно, узнает ли она теперь Эрика? Пятнадцать лет — большой срок. Вот если бы он увидел ее такой, какая она была до «Золотого источника», он бы ее ни за что не узнал. А каким он сам стал теперь? Может, располнел? Или стал лысым?
«А может, его тоже хватил удар и он парализован на левую сторону?» Зу и сама не знала, хочется ей этого или нет.
Да, ей было что поставить ему в вину. Она его до сих пор не простила. Если бы он ее не бросил, возможно, с ней не случилось бы удара в тот день, когда родился Скотт. Почему же все-таки с ней произошло то несчастье? Отчего? Зу не спрашивала врачей, которые все равно никак не смогли бы этого объяснить, так как не знали ничего о ее жизни. Не знали и о том, что отцом Скотта на самом деле является Эрик. Об этом знали только она сама, Марисоль и Уильям.
Да, в том, что случилось тогда с ней, виноват был именно Эрик, а не она.
Она глотнула из чашки. От кофе пахло пластмассой.
И теперь она должна увидеть его. Пусть он посмотрит на нее. Зу должна показать ему, что она не умерла тогда, а выстояла. Физически и душевно.
Она поставила чашку на тумбочку. Но если еще вчера она хотела только отомстить, то теперь ей хотелось также и поблагодарить его. Ведь не будь той поездки в Лос-Анджелес по его инициативе, не было бы и всех тех счастливых лет, что она прожила с Уильямом. Зу хотела сказать Эрику спасибо за то, что тот дал ей возможность выбрать себе жизнь за пределами Хиббинга.
Но прежде всего нужно позвонить Марисоль.
Набирая ее номер, Зу очень надеялась, что подруга не сердится. И не разозлится, узнав о том, где Зу находится. Марисоль была права: они были самыми близкими подругами и не имели друг от друга никаких тайн. Именно поэтому Зу хотелось поделиться всем, что было сейчас в ее душе, не с Мэг Купер и не с Алиссой Пэйдж, а с Марисоль, которая была с ней в те минуты ее жизни, когда больше никого рядом не было.
— Так и знала, что тебе взбредет в голову какая-нибудь глупость, — прокричала Марисоль в трубку. — Он бросил тебя, милая. Или ты уже забыла?
— Марисоль, подожди, — попыталась вставить Зу. — Мне необходимо было побывать здесь. Теперь я это окончательно поняла. И я приехала вовсе не для того, чтобы возрождать отношения с Эриком. Просто мне хочется поблагодарить его…
На том конце провода Марисоль рассмеялась:
— Поблагодарить его?! За что?! За то, что он тебя бросил? Я уж и не помню точно, сколько дней и ночей ты после этого проплакала… Хотя помнить-то должна, потому что только я одна это и видела. За это ты хочешь его поблагодарить?
— Марисоль… — Зу посмотрела на стул с порванной обивкой, который стоял у окна, занавешенного поблекшими клеенками. Она содрогнулась при мысли о том, что вот точно так же мог выглядеть ее собственный дом, если бы она осталась в Хиббинге.
— А как же Скотти? Ты хоть раз задумывалась над тем, что все это будет означать для него? Тебе прекрасно известно, что он боготворил Уильяма. И зачем, когда прошло столько лет, вдруг оглушать его сюрпризами? Ему будет очень больно, вот и все, чего ты этим добьешься. Зу, ты сделаешь ему очень больно, а, по-моему, он и так уже достаточно натерпелся в последнее время. Да, по росту он уже выше нас с тобой, но в душе он еще ребенок и сердце у него детское. Ты хочешь, чтобы оно сжалось от боли? Ты этого добиваешься?