Такое кино
Шрифт:
– А ты не знала?
– без интереса спросила Аня.
– Тоже мне, бином Ньютона!
– А я ем все это, ну, кроме устриц, конечно, но что-то не вижу особых изменений, - наивно рассуждала Оля.
– Так ты, наверное, еще и сладкое любишь, и колбаску, и пирожки?
– Ну да, как все.
Аня усмехнулась:
– А попробуй только продуктами из этого списка питаться, вот тогда и посмотрим.
– Да ты что!
– возмутилась Оля.
– Я же ноги протяну.
– И она аппетитно захрустела вафелькой.
Аня налила себе кофе и вышла покурить. Стоя на балкончике костюмвагена, она вдруг почувствовала одиночество и неприкаянность. У меня нет подруг, никого, кроме мамы. Была бабушка, давно уже. Бывают приятельницы, с которыми перестаю общаться, как только заканчивается проект. Были одноклассницы, однокурсницы из колледжа, но с ними тоже связь давно прервалась из-за полного несовпадения жизненных целей и ритмов. Без подруги плохо. Да и вообще вся моя жизнь сплошная суета, как на вокзале или в дороге. Никаких привязанностей, все временно. Работа, работа, работа и больше ничего... Разве в этом смысл моей жизни? Я даже рисовать не успеваю. Сценарий забросила, а его надо доделывать. Серию кукол задумала, на них тоже времени нет.
В небе стояла луна, как огромный фонарь, и освещала парк. На земле лежали четкие тени, небо яркое, звездное - невиданное для города зрелище. Начало сентября, уже чувствовалось дыхание осени...
Я не поеду в Париж. Нет, надеюсь, что когда-нибудь там побываю, но не теперь, не с Артемом. Я больше не хочу себя презирать. Отчего так все складывается? Я не могу быть с тем, с кем хочу. Он уехал и не звонит, и больше не позвонит, наверное. И я тоже не буду звонить, я устала. Мне надоело навязываться, предлагать себя, как залежалый товар. Прости, Тим, я больше не могу.
Аня почувствовала отчаяние. Едва она мысленно простилась с Тимофеем, как тотчас окунулась в ледяной холод дикого одиночества. Присутствие Артема ничего не меняло, она не становилась менее одинокой. Ее единственный мужчина, только он может спасти от холода, отогреть ее.
Почему же так болит душа, так беспокойно сердце? Не случилось ли чего с Тимом?
Граф Монте-Кристо
Звонить было бесполезно, телефон не отвечал. Мордвинова пропахала интернет в поисках хоть какой-то информации о Туринском. Все впустую. Звонила старым знакомым Мироновым, которые перед юбилеем дали его телефон. Они оказались за границей и знали не больше Жени. Одно утешало: отсутствие сведений - это хороший знак. Случись что непоправимое, везде бы уже раструбили об этом: и в интернете, и по радио, и по телевизору.
Однако Мордвинова сходила с ума от бессилия, и теперь уже долгожданный выходной не радовал. Аня настаивала на отдыхе, испугавшись за маму и ее сердце.
– Тебе надо дома посидеть, - наставляла она.
– Закончится проект, не хватайся за новую работу, отдохни. С голоду не умрем.
– Ну да, - возражала Мордвинова, - сидя дома я совсем раскисну.
Оставалось всего две смены на этом проекте, и Женя была в растерянности. Она так ничего и не узнала о Туринском и не ответила на два предложения. Марина, ассистент с "Жуковского", звала на полный метр. Второй вариант казался сомнительным: "мыло" серий на двести с гаком, работа на заводе в одних и тех же декорациях или "сэтах", как их там называют. На таких проектах никто не выдерживает весь срок, разве что люди, любящие постоянство.
Женя подумала о фильме, который мечтал снять Туринский. Чем я могу ему помочь? Я уже все забыла, растеряла... Однако если бы он захотел, по-настоящему захотел от меня помощи, я бы все вспомнила и многому еще научилась.
На площадку привезли кинокорм, и Женя отпустила второго костюмера Наташу пообедать. Перерыва не объявляли, спешили снимать, поэтому кто когда мог, тогда и подкреплялся. Конечно, есть приходилось по большей части все остывшее, но что делать? Снимали натуру в одном из старых двориков, которых почти не осталось в Москве. Чахлые деревца уже отчасти пожелтели, на рябине краснели грозди ягод. Вот и лето пролетело незаметно...
Мордвинова следила за площадкой и успевала смотреть по сторонам. Сначала репетировали, потом снимали. Женя подошла к режиссеру, сидевшему у плейбека, посмотреть, что получается. Режиссер давал указания помощникам и успевал перебрасываться замечаниями с линейным продюсером.
– О, молодчина!
– оценивал он игру известного актера Валуева - блестящего профессионала.
– Ему и говорить ничего не надо, все сделает сам и как надо. А эта!
Он хватался за голову, когда доходила очередь до жены генерального продюсера Эвелины Рутковской. Она была откровенно бездарна даже на самый непритязательный взгляд.
– Где их учат?
– стонал режиссер.
– Надоела, уродина!
Однако в рацию говорил спокойно и доброжелательно:
– Отлично, молодец. А теперь пройдись с улыбкой: ты счастлива!
– И тут же бросал на ухо удивленному собеседнику: - Это мы вырежем.
В кармане жилетки Мордвиновой завибрировал телефон (звук она отключила). Женя поманила освободившуюся Наташу, велела последить, сама отошла в сторонку и вынула телефон. Взглянув на дисплей, чуть не выронила мобильник из рук: звонил Туринский.
– Витька!
– заорала она в трубку.
Режиссер недовольно оглянулся, и Мордвинова снизила тон:
– Где ты? Как ты? Я так волновалась!
– Врешь, небось?
– ответил Туринский, и Женя счастливо рассмеялась.
– Да ничего, немного подлечили, и я просто огурец. Надоело здесь до смерти.
– Нет, Вить, ты не торопись. С сердцем не шутят. Что говорят врачи?
– волновалась Мордвинова.
– Да брось, Женька, о чем мы? Слушай сюда. Ты сейчас могла бы приехать ко мне?
Не раздумывая, Женя выпалила:
– Говори куда!
Не имея возможности записать, она старательно запоминала адрес клиники.
– А палата? Номер какой?
– Не надо в палату, - ответил больной, и Женя почувствовала подвох.
– Как же я тебя найду?
– удивилась она.
– Набери мой номер, когда будешь возле больницы. Ну все, жду!
Мордвинова заметалась. До конца смены оставалось без малого пять часов. Что делать? Она бросилась к ассистенту, так, мол, и так. Ее отпустили.