Такое короткое лето
Шрифт:
— Деда, это Иван. Я вам о нем говорила, — пряча извиняющуюся улыбку, сказала Маша и, взяв меня за руку, повела к крыльцу.
Кобель перестал лаять, сел у будки и внимательно наблюдал за нами. Старики молча посторонились, пропуская нас в дом.
— Ты когда прилетел? — спросила Маша поразившим меня тихим, глухим голосом.
— Вчера, — сказал я, глядя на нее.
Мне показалось, что она стала еще красивее. Ее лицо горело легким румянцем, глаза странно блестели. Она все еще не могла прийти в себя от моего приезда.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, стараясь прочитать ответ в ее немного растерянных глазах. Взгляд для меня сейчас был важнее слов.
— А что? — Маша внимательно посмотрела на меня.
— Ольга сказала, что ты полетела к знакомому врачу…
— Ольга?.. Я ей ничего на говорила.
Она посадила меня на стул у стола, старики сели напротив. До сих пор они не проронили ни слова. Первой не выдержала старуха.
— На максимихинском автобусе приехали? — спросила она, потирая правой ладонью пальцы левой руки.
— Да, — сказал я. — Плохо, что он ходит не каждый день.
— Нам хватает, — заметил старик казенным голосом. Они явно не знали, как себя вести.
— Чего вы человека допрашиваете? — сердито сказала Маша. — Гостя с дороги кормить надо.
Старики пропустили ее слова мимо ушей. Старуха вытерла концом платка сухие, шершавые губы, спросила:
— И надолго к нам?
— А вот заберу ее, — я кивнул на Машу, — и поеду.
— Это как заберешь? — сразу переходя на «ты», спросила старуха. — В ЗАГС что ли поедете?
— В церковь, — сказал я.
— Ладно спрашивать, — осадил жену старик. — Видишь, балаган разыгрывает. Они сейчас все ушлые. Накрывай на стол, да баню топи. Потом поговорим.
Старуха поставила на стол жареные грибы с картошкой, кружку молока, положила несколько больших ломтей домашнего хлеба. Маша села рядом, пододвинула мне тарелку и сказала:
— Ешь.
Я еще в дороге почувствовал голод, но сейчас он прошел. Однако съел все, что дали, поблагодарил хозяев и встал из-за стола. Маша встала вместе со мной.
— Если вы не против, мы прогуляемся по берегу, — сказал я, обратившись к старику.
Он промолчал. Мы вышли на улицу. Собака лежала в будке, высунув из нее морду. Увидев нас, она лишь скосила глаза, но позы менять не стала. Значит, приняла меня за своего.
Байкальская волна все так же лизала гальку, с шипеньем откатываясь назад. Мы спустились к самой кромке воды и пошли по хрустящим в крупном песке камушкам. Еще в Москве я думал о том, какой скандал закачу Маше, прилетев на Байкал. Она должна понять, что там, где речь идет о нас двоих, мы должны решать все вместе. Но от одного звука ее голоса все гневные слова вылетели из головы. Я готов был стиснуть ее в объятиях и, прижав к груди, целовать, целовать, целовать. Я не ощущал себя, не чувствовал своего сердца. Вместо него была Маша. Она заменила собой весь остальной мир. Обняв Машу, я уткнулся лицом в ее волосы, сразу оцепенев на несколько мгновений, потом спросил:
— Почему ты убежала? Тебе надо было попасть еще и в здешнюю больницу? — У меня не выходили из головы Ольгины слова о том, что Маша беременна.
— Зачем? — Маша пожала плечами и, опустив голову, потянула меня дальше по берегу.
— Значит надо возвращаться в Москву, — твердо сказал я.
Она остановилась и ковырнула носком туфли серую отшлифованную гальку. Затем подняла голову и сказала:
— Я хочу побыть здесь несколько дней. Кто знает, может это в последний раз.
В голосе Маши звучала грусть. Такой я ее никогда не видел. Ее взгляд был устремлен в себя, печаль шла из глубины. Я прижал Машу к себе и поцеловал в голову. Она подняла на меня глаза и я увидел, что сквозь печаль в них проскальзывает благодарность.
— Я очень люблю тебя, милый, — прошептала Маша, прижимаясь ко мне.
— Но больше никогда не делай так, — сказал я и снова поцеловал ее. — Мы не должны потерять друг друга.
— Пойдем к ручью, — сказала Маша. — Здесь недалеко есть очень красивое место.
Мы вышли за поселок, обогнули огромный, лежащий у самой воды камень и оказались в густых зарослях ивняка. Продрались сквозь него и очутились на крошечной зеленой полянке, по которой, звеня и перепрыгивая с камня на камень, бежал прозрачный ручей.
— Красиво, правда? — улыбнувшись, спросила Маша.
— Очень, — сказал я, оглядываясь.
Ивняк плотной стеной окружал поляну. Ручей, пробив дорожку в его корнях, убегал к Байкалу.
— Давай посидим здесь? — предложила Маша, оглядывая поляну. — Это мое самое любимое место. Я любила прибегать сюда еще когда была девчонкой. Приду, сяду у ручья и мечтаю.
И никто меня не видит.
Я снял свою куртку, постелил ее на траву. Мы сели. Маша положила голову на мои колени. Я нагнулся и поцеловал ее в губы. Маша закрыла глаза. Я обратил внимание, что во время поцелуя она всегда прикрывала веки. Сейчас она лежала с закрытыми глазами и улыбалась. Я поцеловал ее сначала в один глаз, затем во второй.
— Поцелуй меня крепко-крепко, — прошептала Маша и потянулась навстречу.
Я обнял ее, мы вытянулись на куртке. Моя ладонь оказалась на ее теплом упругом животе. Маша прижалась ко мне, я почувствовал, что начинаю дрожать. Она снова прильнула к моим губам…
Потом она положила голову мне на колени и уставилась в небо. Оно было темно-синим, как байкальская вода. А редкие облачка, проплывавшие по нему, походили на волны. Я перебирал пальцами ее шелковистые волосы и ощущал разливающуюся в душе тихую радость. Одно ее присутствие рядом со мной было счастьем. Я нагнулся и осторожно поцеловал ее в губы. Маша посмотрела на меня и сказала:
— Здесь очень хорошо, но, по всей видимости, надо уже идти домой.
Мы снова продрались через тальник и вышли на прибрежную гальку.
— Как зовут твоих стариков? — спросил я. — Они так напустились на меня, что я даже не успел с ними познакомиться.
— Константин Макарович и Нина Ивановна. Они у меня старорежимные.
— А где твои родители?
— Их нету. — Маша посмотрела на уходящую за горизонт воду.
Я не стал спрашивать, что с ними стало. Мы подошли к дому стариков. Из трубы бани, стоящей в глубине огорода, поднимался дым. Они топили ее для меня. Когда мы зашли в дом, Нина Ивановна, не поворачиваясь, сказала Маше: