Такова спортивная жизнь
Шрифт:
— Кто же это?
— Нечего злиться. И только потому, что вы не знаете всех моих знакомых. — Она совсем как молоденькая девушка. Глаза тут же загораются от радостного волнения и от того, что у нее есть секрет. — Приходила сестра Эрика с мужем.
— Я не знал, что у него была сестра.
— Вот, вот! Так и знала, что вы скажете что-нибудь такое. Ну, так у него была сестра. Эмма… Комптон. Они про вас слышали. — Она потирает руки, как будто их приход был ей очень приятен. — Про регби и вообще. Они все спрашивали, какой вы. Ее муж ходит на стадион, когда вы играете. А вот… —
На фотографии, уже немного пожелтевшей, стоят, обнявшись, три девушки и смеются так, словно в жизни не видели ничего смешнее фотоаппарата. Все три в комбинезонах — в комбинезонах военного времени — волосы завязаны косынками.
— Это вы! — Я не могу скрыть удивления.
Она! В середине стоит она, немного откинувшись назад, на лице и на губах солнце и ничего скрытого, все наружу. Обыкновенное, ничем не омраченное девичье лицо.
— Справа Эмма — это было до того, как я познакомилась с Эриком. Она нас и познакомила.
— Что вы делали? Где это…
— Снято во время войны. Мы работали на артиллерийском заводе в Мойстоне. Делали бомбы. Видели бы вы нас тогда! — Ее лицо все еще сияет, как у ребенка. — Нам приходилось каждый день вставать в шесть утра, чтобы попасть на специальный поезд. Он тащился по всей округе, пока добирался до Мойстона, и всюду подбирал людей. Одни женщины! Доставалось же нам иногда! Вон там сзади видно несколько зданий — все замаскированы. Один раз во время работы нас даже бомбили. Эмма пришла, и мне все так ясно вспомнилось…
— Вы тогда еще не были замужем.
— Нет. — Ее глаза тускнеют и гаснут. — У меня были знакомые ребята… Нам было весело.
— А когда вы вышли замуж?
Раньше она на меня не смотрела. А весело оглядывала комнату, смущаясь, вспоминая. Но теперь она сникает и оборачивается ко мне.
— После войны.
— Вроде немного поздно?
— Я должна была ухаживать за отцом. И больше сидела дома. Наверное, потому мне так нравилось работать в Мойстоне.
— Значит, вы вышли замуж, когда ваш отец умер?
Она качает головой и, кажется, не знает, что сказать.
— Нет, я ушла из дома. Я больше не могла… Я старела. Он, наверное, думал, что я должна оставаться с ним до… не знаю, сколько еще. Мы поссорились, и я ушла и вышла замуж за Эрика. С тех пор я его больше не видела и вряд ли увижу. Слышала только, что его отправили в какую-то богадельню. Господи! — Девичье лицо исчезает, она смотрит на меня, застыв от ужаса и изумления. — У вас нет передних зубов!
— Кое-какие остались, — говорю я. Положив фотографию, я иду к раковине и смотрю в зеркало — я еще ни разу не решился посмотреть. — Не очень-то я красив, верно? Постарел на десять лет. Как по-вашему?
— А я-то не могла понять, почему вы так странно говорите, будто пришепетываете. Я думала, вы выпили. — Она дрожит от холода и начинает беспокоиться.
— А зачем в камине блюдце с молоком и пирог?
— Для Санта-Клауса. Молоко для его оленя. И не смейтесь. Линда сказала, что ночью холодно, и ему это будет приятно, и том, кто о нем подумал, он оставит больше
— Оленя я, правда, не прихватил, но рад, что обо мне подумали. — Я отпиваю молоко. После пива оно кажется противным и обжигает холодом. Мыши уже попробовали пирог. Миссис Хэммонд смотрит, как я отставляю его, и говорит:
— Вы дрались?
Нет. Мне вышибли зубы, а зубной врач удалил корни. Шесть штук. Пять гиней. У меня чертовски невыгодная работа.
Она долго и внимательно разглядывает мое лицо.
— Вид у вас неважный.
— Это я уже слышал.
— От какой-нибудь девушки?
— А кому еще есть до меня дело?
Она умолкает, пытаясь представить себе, как я провел вечер.
— Значит, вы все-таки поехали к Уиверу?
— Да.
— Вы выглядите совсем больным. Вам никуда не надо было сегодня ходить. По радио после передачи новостей сказали, что вы ушли с поля, но через несколько минут вернулись. Я не думала, что это серьезно…. Вот простудите десны, тогда узнаете.
— Это я тоже слышал, и еще много всего.
— От какой-нибудь другой девушки?.. Кажется, их это не очень отпугивает.
— Не жалуюсь… Что делать с этими игрушками?
— Я возьму их с собой и положу детям в чулки.
— Для вас у меня тоже есть подарок. Хотите получить его сейчас?
Она быстро оглядывает комнату.
— Где же он?.. Нет, не надо, пусть все будет как положено.
Я гашу свет, и мы идем наверх.
— Черт возьми, я бы ни за что не догадался, что вы делали бомбы.
Она смеется; когда мы доходим до площадки, я спрашиваю:
— Почему бы вам не пойти ко мне? Ночь холодная, а меня нельзя оставлять одного. Ты же знаешь, что мамочка всегда спит с Санта-Клаусом.
Она держится за ручку двери своей спальни, потом гладит рукой панель.
— Хорошо, — говорит она. — Но только на рождество, так и запомните.
Часть вторая
1
Обедать я отправился во двор и уселся на бетонный парапет над рекой. Низко осевшая баржа продиралась сквозь грязно-коричневую воду, пенившуюся, как скисшее пиво. Внизу подо мной поднятая волна глухо рычала, набегая на гальку. Матрос привязал длинный румпель веревкой и швырнул за корму ведро. Несколько минут оно тащилось за баржей, потом он поднял его наверх и выплеснул воду в узкий проход над трюмом. Вернувшись к румпелю, он подтянул его, так как баржу уже начало сносить.
С нового года я стал часто ходить сюда обедать. Обычно здесь собиралось несколько человек из разных цехов и лабораторий; ребята усаживались между стальных и чугунных болванок или играли в футбол на свободном месте около конторы. Люди постарше, не приставшие к нашей компании, ели, уставившись на коричневую воду, как будто эта сточная канава, называющаяся рекой, была для них единственным привычным зрелищем во всей округе. Но сегодня было холодно и ветрено, хлопья пены взлетали в воздух над шлюзом напротив и заводская вонь висела над самой водой. Насколько я мог разглядеть, больше никто во двор не пришел.