Такова спортивная жизнь
Шрифт:
— Ты быстро его купил, — сказала миссис Хэммонд, вскакивая. — А я даже и не знала.
— Я же сказал, что куплю тебе телевизор.
— Ну, и конечно, ты человек слова, — произнесла она медленно. — А поставить я его решила в гостиной. Ведь на кухне я не могла бы от него оторваться. Большое спасибо, Артур, — она чмокнула меня в щеку и приказала детям: — Ну-ка, скажите Артуру спасибо за телевизор.
— Спасибо, Артур, — сказала Линда, с недоумением покосившись на мать, и тут же снова отвернулась к экрану.
— Пасибо, Алтул, — сказал
— Вот он, мой такой-разэдакий герой! — Я подхватил его на руки и в первый раз совсем забыл, что он сын Эрика. Мы потерлись носами, и он рассмеялся. Когда я поставил его на пол, он хлопнулся лбом, перекатился на бок и захныкал.
— Осторожнее! — сказала миссис Хэммонд.
— Ничего! Мы же хотим, чтобы из него вышел хороший форвард, верно?
Она смерила меня критическим взглядом. Потом кивнула и сказала:
— Конечно, раз ты так считаешь.
Я пошел на кухню. Она вышла следом за мной и собрала мне чай.
— Дела у нас идут прекрасно, — сказал я. — Когда я уйду, ты сможешь открыть лавку.
— Если ты купил его, только чтобы хвастать, так лучше уж забери обратно. — Она улыбалась, и настроение у нее было хорошее.
— Я, пожалуй, забрал бы тебя наверх перед тем, как идти на тренировку, — сказал я.
— Ах, так!.. А почему ты так уверен, что я пойду с тобой? — Она расставила тарелки и начала мазать хлеб маргарином.
— Я вспомнил, как ты меня поцеловала.
— Так, значит, и это может иметь значение? Я хотела показать, что я тебе благодарна.
— А нельзя показать еще раз?
Она положила нож и лукаво улыбнулась.
— Да стоит ли он двух?
— А я говорю — стоит. Кому же и знать, как не мне? Ведь покупал-то его я!
Я встал и обошел вокруг стола. Она ждала моего приближения, опустив голову, глядя на тарелку с ножом. Я нагнулся и обнял ее, положив ладони на ее маленькие груди.
— Не надо, Артур, — прошептала она.
— Неужели мне нельзя разок тебя поцеловать?
Я прижался щекой к ее щеке и почувствовал, как задвигалась ее челюсть, когда она сказала:
— Наверное, я не сумею тебя остановить, если ты будешь настаивать.
— А почему надо так упираться?
— Но как же… А вдруг войдет Линда?
— Ну, она просто подумает, что я прошу у тебя прощения.
Я гладил ее грудь через платье. Она отвела мою руку и повернулась ко мне, открыв рот, чтобы что-то ответить. Я прижался губами к ее открытому рту и коснулся языком ее языка. Я хотел показать ей, что я чувствую. Я гладил ее живот, талию, спину. Потом прижал ее голову к своему лицу, как мяч.
— Ну, скажи же! — проговорил я, отступая.
Она вся как-то ослабела и растерялась, словно ребенок.
— Что? — у нее получился только тихий шепот.
— Что я для тебя не пустое место… что ты что-то чувствуешь.
— Артур… я не могу. Не сейчас.
Ее раскрасневшееся лицо было несчастным. Она отодвинулась и снова повернулась к столу.
— Я
— Но ведь ты знаешь меня. — Я снова попробовал ее обнять, но она словно одеревенела, и я опустил руки. — Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь.
— Я не могу дать волю своим чувствам. Чтобы еще раз… Чтобы опять все оборвалось, как с Эриком… и все исчезло с одним человеком и умерло. Я должна знать твердо. Тебе придется дать мне время.
— Но у нас уже было все это время. Так неужели…
— Откуда я знаю, что ты не уйдешь… Я не знаю, что я чувствую!
— Но, черт подери, подумай немножко. Ведь если бы я хотел уйти, то давно ушел бы. Ты же для этого все сделала.
— Не знаю. А вдруг ты просто хочешь, чтобы я это сказала? Хочешь увидеть, что я что-то чувствую. А тогда решишь, что добился своего, — и уйдешь. Откуда я знаю?
Лицо у нее теперь было совсем бледное и измученное. Хорошее настроение исчезло так же быстро, как и все ее настроения, и она снова ни в чем не была уверена. И как раз тогда, когда мне вдруг удалось подобраться к ней совсем близко — так близко, что она испугалась дать себе волю. Она взяла нож, и ее лицо стало суровым, как всегда. Она чуть было не уступила и очень об этом жалела.
— Ты всегда отбиваешься от меня, — сказал я. — Хоть и знаешь, что я не могу быть настолько уж плохим. Когда же ты, наконец, дашь нам пожить тихо и мирно?
Она ничего не ответила. И продолжала намазывать хлеб: так, словно маргарин и крошащиеся ломти были грязью.
— К тому времени, когда ты поймешь, что тебе нужно, от нас может ничего не остаться, — сказал я.
— Разве я не хожу с тобой наверх?
— Но ведь это совсем не то. Словно против твоей воли. У меня такое ощущение, как будто я покупаю тебя. Просто покупаю. А ведь на самом деле это не так.
— Ну, а я иначе не могу. Так вот я устроена. И ничего другого мне не остается. — Она снова только сердилась. И ударила ручкой ножа по столу. — Не нужно ко мне приставать! Мне нечего дать тебе, Артур.
— Это же неправда.
Она встала и рассеянно переставила тарелки.
— Ну, вот ты опять начинаешь! — сказала она. — Объясняешь мне, что я должна чувствовать. Какой я должна быть. Если бы ты просто оставил меня на время в покое! Но этого ты никак не можешь. Ты такой сильный. Ты такой глупый, Артур. Ты не даешь мне никакой возможности.
Я посидел с ними и посмотрел передачу. И рано ушел на тренировку, чувствуя, что это была последняя возможность и я никогда не увижу ее счастливой. Я не понимал, чего она ждала от меня. В первый раз она чуть-чуть не сказала, что она чувствует, а что чувствовал я, как я хотел ей помочь — это, по-моему, было совершенно ясно. Так чего ей еще нужно? Это была ее последняя возможность. И моя. Я чувствовал себя гориллой, которой дали подержать что-то драгоценное, но я только раздавил это в своих больших, неуклюжих, бесполезных лапах. И я не мог даже извиниться.