Такси!
Шрифт:
– Китти! – Ричард поднялся, чтобы поцеловать меня. – Великолепно выглядишь.
Ни хрена подобного. На мне все те же черные штаны и тот же заношенный черный топик из лайкры, в которых я прошлой ночью крутила баранку. Ричард благоухал гелем для душа и свежестью.
– Откуда такой прикид? – поинтересовалась я, когда мы сели.
– Ты про это старье? – улыбнулся Ричард. – Из «Джигсо».
– Выглядит не таким уж старым.
Ричард снова уткнулся в меню:
– Может, закажем вино? Красное или белое?
– Днем я предпочитаю белое, если ты не против.
– А давай-ка шампанское! – И он лихим жестом подозвал официантку. Я внезапно напряглась.
– В чем дело? – спросил Ричард.
– Ни в чем. – Я обводила взглядом цветы, тележку с десертами, окна в потолке. Все пыталась вспомнить, не за этим ли столиком мы сидели при нашем первом свидании.
Лицо Ричарда потемнело.
– А… – вымолвил он. – Так ты не помнишь.
О господи. Да как же можно держать в голове все даты, все детали. В дневнике, наверное, все записано, но дневник в машине, и я не заглядывала в него уже несколько дней…
– Ричард, мне очень жаль… – Ну что тут еще скажешь?
– Пустяки. – Его губы сжались. – Не имеет значения. Давай, заказывай. Но это явно имело значение.
Сегодня два года, как я встретила Ричарда. На ярмарке в Хемпстед-Хит. Не на большой праздничной ярмарке, а на обычной толкучке, где раскатывает облезлый поезд ужасов с траченными молью вампирами, раскачивающимися на веревочках, где по «американским горкам» едешь так медленно, что приходится приложить немало усилий, чтобы испугаться, где болтаются шарлатаны и с бесчисленных лотков продают лежалые леденцы, приторные засахаренные яблоки и плюшевых мишек в полиэтиленовых пакетах. Добавьте к этому холодный день с внезапными порывами ветра и регулярными порциями краткого, но сильного дождя – и картина будет полной. Я была там с Джейн и ее мужем, Спенсером. Джейн – это моя соседка из Пэкхема. У нас было мало общего, но я тогда думала, что побольше друзей женского пола мне не помешает. С той поры мы не виделись. Джейн и Спенсер захватили на ярмарку свою псину – черно-белую дворнягу; только когда они в третий или четвертый раз всучили мне поводок, а сами удрали кататься на поезде ужасов, до меня дошло, зачем я им понадобилась. Я стояла и мерзла, а псина, скучавшая ничуть не меньше моего, обнюхивала разбросанные вокруг обертки от хот-догов и пакетики от чипсов. Тут-то я и увидела ее: темные кудряшки, огромные глаза, приоткрытый рот, розовые штанишки. Маленькая девочка, едва умеющая ходить, блуждала под ногами у взрослых, как в лесу, и никому не было до нее дела.
Моих «разрешите пройти» никто не слушал, и я, решительно распихав толпу, протолкалась к девочке, наклонилась и взяла ее за руку. Она плакала и смотрела на меня полными страха глазами.
– Привет. Ты потерялась? А где твоя мама?
Я редко имела дело с детьми и сама удивлялась, до чего эта малышка меня тронула. У детей постарше и у взрослых есть причины плакать – мы ведем счет своим слезам. А эти бегущие из глаз слезы были порождены младенческой невинностью.
Плач мешал девочке говорить. Тут собака бросилась вперед, чтобы лизнуть ее, и, прежде чем я успела натянуть поводок, девочка завизжала. Тогда-то и возник, словно ниоткуда, запыхавшийся, раскрасневшийся мужчина с коляской.
– Эй, что вы делаете? Вам не увести мою дочь!
Я выпрямилась, потуже натянув поводок. Мужчина подхватил девочку; она обвила руками его шею и сначала спрятала лицо у него на груди, но потом повернулась так, чтобы украдкой смотреть меня.
– Так вы ее отец?
– Именно, черт побери!
– Вот как? И за что? За то, что хотела помочь потерявшемуся ребенку? Вам бы, мистер, не мешало получше присматривать за дочерью. В следующий раз ее может найти кто-нибудь совсем не похожий на меня.
Я повернулась к нему спиной и зашагала прочь, волоча за собой собаку. Но через пару шагов кто-то тронул меня за плечо. Я обернулась. Мужчина спешил следом, пытаясь одновременно и удерживать на руках девочку, и тащить коляску.
– Извините. Я просто голову потерял. Она была в коляске. Я и отвлекся-то всего на несколько секунд… хотел выиграть для нее мишку. А когда посмотрел снова… Знаете, это очень нелегко – когда не с кем разделить ответственность. Физически невозможно держать ребенка в поле зрения каждую секунду.
Вид у девочки был совсем усталый. Хороший человек, дело ясное. Я улыбнулась, давая понять, что инцидент исчерпан.
– Как ее зовут?
– Дороти, – сказал он. – Я обычно зову ее Дотти. А я – Ричард.
В отцах-одиночках бесспорно есть какая-то особая притягательность. Хотя, по правде говоря, околдовала меня замечательная девочка Дотти, а вовсе не ее папаша.
– Что ж, Ричард… Пойдемте выигрывать для Дотти плюшевого медведя.
Шампанское согрелось и уже немного выдохлось. Никто из нас еще не допил и бокала. Управляясь с седлом ягненка, я вспомнила, что именно это ела, очутившись здесь впервые, и как бы между прочим сообщила об этом Ричарду. Он вяло улыбнулся. Все – сил моих больше нету. Я отложила нож и вилку и уставилась на маленькое пятно на скатерти.
– Я должен тебе кое-что сказать, – нерешительно проговорил Ричард, покончивший, слава богу, с фирменным блюдом «Софры».
Уловив напряженность в его голосе, я подняла глаза.
– Что? Что-нибудь не так?
– Извини, попрошу счет. Давай пройдемся. Мне нужен воздух. – На лбу Ричарда пульсировала жилка. Он сделал знак официантке.
– Ричард, мне так жаль, что я забыла о годовщине. Это я все испортила, да?
– Все в порядке. Правда, в порядке. – Ричард взял меня за руку. – Конечно, я немного расстроился, но в жизни есть более важные вещи, чем числа в календаре. Пойдем отсюда.
Теперь я не сомневалась: что-то случилось.
Он сказал мне все, когда мы шли рука об руку по Стрэнду, залитому неярким осенним светом.
– Джемайма хочет, чтобы мы вернулись к ней.
– Так я и знала! – Я отшатнулась. – Тот надутый французик ей надоел. И сколько времени, по-твоему, пройдет, пока и ты ей снова не осточертеешь? Господи, а я еще чувствовала себя виноватой, что забыла о годовщине! Думал, я это легче проглочу, если подсластить шампанским, да? Ты этого хотел?
– Эй, подожди. – Ричард схватил меня за руку, заставил остановиться. А потом взял за подбородок, чтобы я взглянула на него. А я моргала, стараясь сдержать слезы.
– Я люблю тебя, Китти. Ты несносна, но я тебя люблю.
– А Джемайма?
– Плевал я на Джемайму.
Его поцелуй был долгим и нежным. Мы стояли посреди тротуара, мешаясь у всех на пути, но мне было все равно. Ричард целовал меня именно так, как нужно, умело касаясь языка и губ. Джемайме, должно быть, не хватает этих поцелуев… Лежит, наверное, без сна целыми ночами и целует собственную руку, закрыв глаза и воображая, будто ласкается с Ричардом. По крайней мере, я так надеюсь… Интересно, унаследует ли Дотти от отца умение целоваться? Из нее явно вырастет сокрушительница сердец…