Таксопарк
Шрифт:
— Помню, помню…
Но мы не стушевались. И выиграли. В итоге и государству выгода — техника сохраняется, и водители довольны — через день дома отдыхают… Мы тогда понимали нашего директора, а сейчас не понимаем…
Фомин продолжал говорить, глядя на Дзюбу:
…Я двадцать два года за рулем. Позвоночник просидел. Неужели я не пойму плана, если он касается шоферских дел?
Фомин обиженно поджал губы, отчего усики его поползли к подбородку. Маленькие синие глаза Дзюбы с укором смотрели поверх головы директора в оконный
Тарутин резко обернулся.
— Так, как поймете вы меня, мне мало, — он сделал ударение на «вы». — И вообще… Это странная тенденция — полагать, что человек без специального образования только благодаря опыту своему все может понять. Это вредная тенденция. Она низводит идею до уровня понимания этого человека, упрощает ее.
— Не боги горшки обжигают, — не выдержал Дзюба.
— А мы не горшки собираемся обжигать! — Тарутин был раздосадован и не скрывал этого.
Фомин пошарил в карманах, вероятно, разыскивая папиросы, но так и не нашел.
— Когда вы поступили в парк, Андрей Александрович, лично я подумал: пришел интеллигентный человек. А вы сейчас рассуждаете не как интеллигентный человек, а, простите, как чистоплюй. Обидели вы нас — меня и Матвея… Понимаю, не всегда ловко скажешь, даже если крепко подумать… А насчет вашего отказа от новой техники не знаю. Так можно весь парк развалить, прикрываясь борьбой за перспективу. Вернусь из отпуска — обсудим не спеша… Билет самолетный карман прожигает…
Фомин и Дзюба вышли из кабинета.
Тарутин вернулся к столу. Он был недоволен собой. Действительно, он обидел их, а не хотел, и опять проиграл. Но разве можно со всей определенностью сказать, когда человек проигрывает, а когда выигрывает? И не является ли это одним целым, одним куском — проигрыш и выигрыш, ибо почти никогда нельзя окончательно выиграть или проиграть…
Тарутин соединился по селектору с приемной и поинтересовался, ждут ли его Мусатов и Шкляр.
— Нет, Андрей Александрович, пока не пришли. Женя Пятницын сидит.
— Ах да. Извините… Пусть войдет.
Женя появился в кабинете, держа в руках свой спортивный кепарь. Судя по всему, он сейчас откатывал смену и заехал в парк специально.
Поздоровались. Женя присел на край стула.
— Андрей Александрович, просьба к вам… Комсомолец наш, Валера Чернышев, после больницы который день «лохматку» свою собрать не может. Я утром встретил его, парень в отчаянии…
Тарутин пытался вспомнить, о ком идет речь, ведь знакомая фамилия… Ах да! Это тот паренек, которого избили в парке. Так он ничего и не сделал для расследования происшествия, даже забыл о нем.
— Помните ту историю? — подталкивал Женька. — Его ударили на заднем дворе…
— Помню, Женя, помню, — вздохнул Тарутин. — Я просил разобраться Фомина, а тот в санаторий уехал.
— Так вот все у нас, — не выдержал Женя и смутился.
В селекторе прозвучал голос секретаря:
— Андрей Александрович!
— Просите! — быстро ответил Тарутин.
Женя поднялся.
— Только не говорите ему, что я заходил к вам. Ненормальный какой-то… Злится на вас на всех…
Пятницын натянул свой кепарь и вышел.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ярцев сидел, поджав ноги, точно турок. Сквозь протертую подошву комнатных туфель виднелась бурая пятка.
— Паразиты, — ворчал он. — Ломать ломают, а отец чини. С утра как заводной… Ты не женат?
— Холостой, — подтвердил Слава.
— Не женись, гуляй пока. Жениться лучше позже. К примеру, я. Что я видел в жизни? Разобраться — ни хрена! С двадцати лет семью завел и все как в дырявый мешок кидаю… Ну-ка включи!
Холодильник вздрогнул и заурчал, точно старый ленивый кот.
Ярцев встал на колени, оперся руками о пол и поднялся на ноги.
— Ненадолго. Жена так хлопает дверцей, что бутылки в холодильнике бьются.
— Кем она работает? — из вежливости спросил Слава.
— Бухгалтер в ЖЭКе. И пацаны от нее набрались. К вещам относятся, словно я деньги лопатой к порогу подгребаю. Воспитал на свою голову…
Вдвоем Ярцев и Слава осторожно развернули холодильник и прижали к стене. Ярцев аккуратно уложил инструменты в чемоданчик, спрятал его на антресоли.
У Ярцева была трехкомнатная квартира. Славе не приходилось бывать в трехкомнатной квартире, все как-то не складывалось. Тетка, у которой он жил, занимала большую комнату в «коммуналке». Славу она отгородила огромным черным буфетом и ширмой. Да и знакомые попадались все больше с однокомнатной почему-то.
— Кооперативная, — пояснил Ярцев. — А что? Нравится? Проектная организация строила, для себя. Я по знакомству влез.
— Удобная штука знакомство. — Слава подлаживался под ярцевский тон.
— Поработаешь в такси с мое, тоже все ходы и выходы узнаешь. Телефон, к примеру. У меня стоит и еще у двоих начальников. Со всего дома. То-то!
Ярцев Засмеялся, обнажая белесые десны. Носик его сморщился, заострился. И смех прозвучал сухо, отрывисто.
«Вправду Сверчок», — подумал Слава, разглядывая комнату.
Ковры на стенах точно защищали расставленную повсюду хрустальную и фарфоровую посуду, безделушки. И на полу ковер, толстый, мягкий…
— Узбеки полторы тысячи сулили, не отдал. — Ярцев пнул носком податливый серый ворс. — Ну их. Я и сам простужаюсь… Что, Славка, тяпнешь маленькую? — Ярцев достал из серванта плоский, как фляга, графинчик, рюмку, конфеты «Кара-Кум». Все это поставил на низкий столик. — А мне вот нельзя. Печень никудышная, в любой момент могу концы отдать, если прикладываться. Я грушу возьму. Вот. Теперь и потолковать можно. А то влетел, будто за ним волки гнались… Успокоился? Пей, не жди.