Таксопарк
Шрифт:
Тарутин попросил остановиться у начала Сосновой аллеи, чтобы несколько кварталов пройти пешком.
С туманно-белого потолка свисал шнур с тремя шарами на конце, словно леска, пропущенная сквозь лед и натянутая под тяжестью грузил. И Тарутину казалось, что грузила продолжают медленно опускаться к изголовью широко раскинутой тахты, пряча до поры свои крючки с наживой…
Вика прикрыла глаза. Обнаженные руки закинуты на затылок.
— Рассматриваешь меня? — не поднимая век, проговорила Вика. — Чувствую. Твой взгляд щекочет кожу.
—
— Иногда и мне так кажется. Иногда мне кажется, что я рыба. А эти светильники — крючки, что охотятся за мной.
Тарутина поразило совпадение их мыслей. Он даже хотел оказать Вике об этом, но передумал…
Память лениво перебирала воспоминания… Торопливый проход через темный коридор. Короткий прищелк дверного замка. Мягкие сухие Викины губы. Отброшенный в сторону халат. В ночном полусвете стройная фигура, прильнувшая к одетому в строгий вечерний костюм Тарутину. Жадные, нетерпеливые ее руки в следующее мгновение уже срывали с Тарутина пиджак, галстук, рубашку…
— Где же ты, где же ты? — шептала она горячо, покрывая поцелуями глаза, щеки, шею и грудь Тарутина…
Тот пытался ей помочь, но руки уже не слушались его, мешали, подчиняясь нетерпеливым требовательным Викиным движениям. Она проводила сухими ладонями по обнаженным костистым его плечам.
— Ты весь мой сейчас. Сильный, красивый. — Она терлась щекой о его щеку.
Тарутин опустил руки на ее бедра, и ноги его ощутили холодок ее ног…
— Не торопись, Андрюша, милый, — слабея шептала Вика.
Тарутин молчал, сдерживая себя. Но так и не сдержался, он уже не контролировал свои движения. И Вика их принимала, отдаваясь этому стремительному порыву…
И теперь, постепенно отойдя от первой сумасшедшей волны, бьющей их тела в этой тихой, затерянной в ночи комнате, Тарутин пробуждал в себе воспоминания… Он вспомнил и о своих мыслях в машине по дороге сюда. О своей неуверенности. Он готовился встретить ее другой, и этот порыв в первое мгновение, признаться, застал его врасплох. Да-да… Она может быть и такой. Она может быть разной. Просто он ее еще не знает… Какое это блаженство — знать и не знать…
— Ты приехал в такси? — спросила Вика.
— Почти. Маркин подбросил.
— Маркин? И Мусатов был с вами?
— Нет. Он уехал с Абрамцевым… Что-то часто ты вспоминаешь Сергея Мусатова.
Тарутин хотел произнести эту фразу шутливо, но, кажется, не получилось…
Вика нашла под простыней его руку и, притянув, положила на свою грудь.
— Успокойся, — сказала она.
Язычок пламени зажигалки осветил синие линялые разводы краски на Викиных глазах, резко очерченные ноздри и пальцы, сжимающие сигарету. Глубоко затянувшись, она направила сильную струю дыма на огонек. Тот лишь изогнулся, но не погас. Словно флажок на ветру, Вика приподняла зажигалку. Теперь она рассматривала лицо Тарутина. Провела пальцем по его щеке, губам, задержалась на ямочке подбородка.
— Устал, Андрюша, устал.
— Немножко.
Тарутину было приятно это прикосновение.
—
— Считаешь меня чудаком?
— В общем-то да. Мучаешься. Что-то придумываешь. А как было, так и будет, уверяю тебя. Никому ничего не надо, Андрюша. Кроме спокойного существования.
— Может быть, может быть… Видишь ли, моя активность есть проявление моего характера, моего отношения к делу, которым я занимаюсь. Я так себя проявляю, другие — иначе…
— Знаешь, что самое невыносимое в таких энтузиастах? — Вика отняла руку от лица Тарутина. — Стыд за свои благородные порывы. Люди стали стыдиться своих хороших поступков. Цинизм стал мерой добродетели…
— Неправда! — Тарутин сильным движением вскинулся и сел. — Неправда, — повторил он спокойней. — Я люблю свое дело. И мне хочется, чтобы дело, которым я занимаюсь, было… ну, достойным, что ли… Тебе трудно представить, как иногда профессия портит человека, я имею в виду конкретную работу таксиста. И не потому, что он сам по себе дурной человек, нет. Ситуация, в которую он попадает, ломает его характер….
— Или закаляет. — Вика захлопнула крышку зажигалки. — Я сейчас столкнулась с этими людьми, работая над твоей темой.
— Или закаляет, верно. Но чаще ломает. Слишком велик соблазн. А мне противно, унизительно чувствовать себя сопричастным всему, что ломает человеческое достоинство…
— Ах, какое благородство! — Вика шутливо всплеснула руками. — Достоинство, милорд, ломают на каждом шагу. Прямо и косвенно. Все дело в том, как каждый реагирует на то, что ломают его достоинство… Поиски компромисса — свойство натуры человека. Это, кстати, вероятно, и есть форма борьбы за существование. Упрямцы погибают быстрее… Я это поняла и тотчас позвонила тебе.
Вика засмеялась. Она отбросила простыню и, мягко ступая по длинному ворсу синтетической дорожки, направилась к столу. Звякнула рюмка о горлышко бутылки.
Тарутин смотрел на ее фигуру, испытывая чувство эгоистического удовлетворения оттого, что у этой женщины нет больше тайн от него.
— Все же мне интересно, чем объяснить твой порыв?.
— Любой гражданин имеет право задавать глупые вопросы. Но нельзя злоупотреблять этим правом, Андрей Александрович.
Вика вернулась к тахте, неся в вытянутой руке поднос с двумя бокалами на тонких ножках. Шла медленно, не столько из боязни расплескать вино — чувствовала, что эффектна сейчас в полумраке ночной комнаты.
— Мне кажется, что ты знала обо мне задолго до нашего знакомства, — произнес Тарутин.
— Конечно, знала, — улыбнулась Вика.
И Тарутин почувствовал, что случайно оброненная фраза на самом деле явится началом неожиданного для него откровения. И вдруг испугался этого. Он коснулся пальцами холодного паркета и беспечно проговорил:
— А куда ты сплавила Пафика?
— Он посажен на цепь в кубрике капитана-тралмейстера… Послушай, я все же хочу закончить наш разговор.