Таксопарк
Шрифт:
— Бросьте, Константин Николаевич, какие там шуточки? — Тарутин чувствовал, что сейчас взорвется. — Вы в войну служили в отделе технического снабжения? Как тогда было с запчастями?
— По-разному, по-разному. — Вохта покачивал на согнутой руке набитую сумку. — Дело давнее. Забыл уже.
Тарутин смотрел в сторону, на панцирь почтовых ящиков.
— Почему вы уволились с девятой автобазы, Константин Николаевич? Все собираюсь вас спросить, извините. Ведь я поступил в парк позже вас, так что не все знаю о сотрудниках…
Вохта сунул руку в глубокий карман полушубка. Капельки зрачков в толстых бинокулярных линзах расширились, словно
— Не понял вас, Андрей Александрович.
— Я внимательно изучил ваше личное дело. — Тарутин повернулся и направился к утопленной в стене глубокой нише. Вохта последовал за ним. — И обратил внимание на три ваших увольнения. С девятой автобазы, из шестого гаража Спецтранса, из механизированной колонны Сельхозтехники… И везде по собственному желанию. Чем они вас не устраивали? Или вы их не устраивали?
Вохта снял очки. От этого его лицо теперь казалось сырым и расплывшимся.
— Они меня не устраивали! Крикуны и верхогляды. Мальчишки! — веско произнес Вохта и, помолчав, добавил: — Знакомились с моим личным делом? А для чего? В порядке общего надзора? Или составляете на меня новое личное дело?
— Не скрою. На вас поступают жалобы. От водителей и сотрудников…
— В чем же они заключаются? — перебил Вохта.
— Вы установили диктатуру в колонне.
— Я — начальник…
— Не перебивайте! Раз уж затащили меня в этот подъезд. — Тон Тарутина сейчас звучал совершенно иначе — зло, раздраженно. — Диктатура может быть разной. Надеюсь, вы меня понимаете. Я в курсе многих ваших дел. И мне хотелось, чтобы сами водители выдвинули против вас обвинения. Но, видимо, слишком глубоко проросли ваши щупальца… Извините, я хочу сейчас быть предельно точным…
— Вот вы к чему, — перебил Вохта. — Хотели, чтобы меня водители осудили? Не дождетесь! Потому как я для них отец родной. При ком они такой заработок везли? Они все у меня под крылышком, как в раю. «Архангел» Константин! Небось слышали… Я за всех отдуваюсь. Конечно, когда-никогда и приходится ловчить, выход искать… Дело делаю! А то болтать, извините, мы привыкли. Речи всякие произносим. Кинофильмы гладенькие про таксистов крутим. Друг дружку за нос водим и улыбаемся… А когда человек остается сам с собой наедине, за рулем таксомотора, скажем, вот где его нутро-то раскрывается! И справиться с этим особая хитрость нужна. И диктатура! Не так уж и плохо. Опыт есть, слава богу. Только забыли о нем. А я помню! И верю свято…
Вохта вытащил из кармана серый мятый платок, протер линзы и водрузил очки на нос. Словно прыгнул за стеклянную витрину. Приподнял сумку и не торопясь пошел к лестнице…
Внезапно у Тарутина мелькнула мысль, что Вохта специально подождал его — ему был нужен разговор не в кабинете, где беседа носила бы официальный характер, а именно здесь, мимолетно, в подъезде, где все оказалось скомканным и легким. А ведь Тарутин готовился к этому разговору. И теперь стоит, смотрит вслед уходящему Вохте, стоит неудовлетворенный и даже растерянный…
Вохта задержался на площадке, обернулся и проговорил громко, чтобы Тарутин хорошо расслышал:
— Я вам нужен, Андрей Александрович, вы это знаете! Чувствуете это! Иначе б давно прогнали… Не с Никиткой же Садовниковым вам работать, который за бутылку полпарка отдаст. Так что дело мое, Тарутин, верните в кадры, а то держите уже сколько. Кадровик беспокоится, — с нажимом проговорил Вохта. — А так-то спокойней вам будет, да и мне тоже… — Он замолчал,
Вохта ушел.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Слава больше не сомневался. Два дня назад, утром, он почувствовал это, но не придал значения, мало ли отчего такое может быть — съел что-нибудь не то или выпил… Он зашел в районную библиотеку, взял медицинский справочник. Но ничего не понял или не хотел понимать, слишком все было страшно. А сегодня сомнений уже не было — заболел.
Слава прислонился к кафельной стене туалета и закрыл глаза. Туман застил голову. Подташнивало, словно проваливался в воздушную яму. Руки стали чужими, ватными, ладони покрылись потом. Испуг овладел им…
— Ах ты гадина, — бормотал Слава, не слыша себя. — Гадина. «Машка — золотая ножка»… Где же теперь тебя искать? Ах ты гадина…
Он ронял слова, шмыгая носом и крепко жмуря глаза, чтобы унять противное покалывание век — с перепугу боялся трогать глаза руками, стоял, мучился.
— А ведь не хотел, не хотел… Так мне и надо, — продолжал себя казнить и обманывать: хотел он тогда, и очень. Правда, трусил, обмирая от сладости и любопытства, но очень хотел. — Валерка, друг называется, послал ее ко мне, — тоскливо бормотал Слава. — Ничего, я тебе еще отомщу, попомнишь. Знал небось, что она такая, и подослал…
Дверь кабины приоткрылась, и в проеме показалось худое лицо Ярцева.
— Ростислав?! А я думаю, кто это здесь бормочет? Набрался, что ли, с утра пораньше…
Круглые птичьи глаза уставились в Славино лицо. Слава ухватил ручку и захлопнул дверь. Постоял немного и вышел из кабины. Ярцев, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, с удовольствием мылся над раковиной, расплескивая холодные колкие брызги.
— Погоди! — Он достал из целлофанового мешка короткое вафельное полотенце, вытер тощую, покрытую пупырышками шею. — Хорошо. И тебе рекомендую. Люблю перед сменой освежиться.
— Я уже освежился, — промямлил Слава.
Ярцев аккуратно сложил полотенце и спрятал в мешок.
— Невесел что-то, невесел. Или случилось что? Рассказывай, не томи.
«Почему бы и не рассказать Ярцеву? — подумал Слава. — Мужик он опытный, посоветует». И не болтун, Слава знал точно. А так, наедине с собой, и тронуться можно, такая беда…
— Выкладывай, выкладывай, — легонечко подхлестывал Ярцев.
— Ничего не случилось, — хмуро и слабо произнес Слава.