Талиесин
Шрифт:
У Хариты заныло под ложечкой.
— А потом?
— Она ушла. Я слышал за дверью ее смех. — Он взялся за голову, словно желая отделаться от этого звука.
— Ой, Аннуби, прости. Знала бы, ни за что бы ей не сказала. — Как ни жалко ей было старого друга, она не удержалась и спросила: — А никак не может быть такого, что ты ошибаешься?
— Ошибаюсь! — Царский советник вскочил, с грохотом опрокинув кресло. — Ты на ее стороне! Будь проклят тот день, когда я ее увидел!
— Прошу тебя, Аннуби, я просто хотела сказать, что могут быть другие объяснения.
— Я
— Конечно, нет.
Он напрягся, сжал кулаки.
— Она обворожила тебя. Сперва твоего отца, теперь тебя. — Он повернулся и выбежал из комнаты.
Харита осталась сидеть. «Я могу пойти к ней и поговорить напрямик. Пойти прямо сейчас… и что? Сказать, что Аннуби утратил зрение и считает, будто она меня обворожила? Даже если так, ей только того и нужно. Нет, нельзя сознаваться, что мне все известно… а что мне известно? Что Аннуби, собственно, мне сообщил? Могут быть другие объяснения. Возможно, как говорит Лиле, он ненавидит ее и переиначивает все ее слова. Может быть, все было совсем не так, как он сказал.
В любом случае, я обещала ей доверять, и затеять такой разговор — значит нарушить свое слово. Бедный Аннуби, придется ему еще немного помучиться. Я не в силах ему помочь, а другие дела не терпят».
Она вернулась к своему занятию — выбирала ценные и невосполнимые рукописи из тысяч, собранных ее матерью, и складывала их в водонепроницаемый деревянный бочонок.
Глава 13
Для Талиесина конец лета прошел, как в сказке. Он вставал с солнцем приветствовать славные золотые дни, текущие царственно величаво. Когда на строительстве выдавалось свободное время, Эльфин брал его в лес на охоту, на рыбалку в устье реки или просто на берег моря — посидеть на камнях, полюбоваться на облака и волны.
Часами они катались верхом, Эльфин рассказывал об однообразных дозорах вдоль Вала, о том, как надо сдерживать ирландцев и пиктов, о редких яростных стычках. Он учил Талиесина римскому воинскому искусству и, что важнее, римскому искусству управления. Он вспоминал истории, слышанные от воинов у костра. Он рассказывал о людях, их надеждах и чаяниях, объяснял, чего хочет для своего народа, растолковывал свои решения.
Талиесин слушал и каждое слово складывал в своем сердце, ценя то, что отец пытается ему передать.
— Ты должен быть сильным, — сказал однажды Эльфин. Они ехали по лесу в поисках вепря, а впереди собаки пытались взять след. — Сильным, как холодное железо в твоей руке.
— Хафган тоже так говорит. Сила и мудрость — обоюдоострый меч короля.
— Он прав. Ради своего народа король должен быть сильным и мудрым. Однако, боюсь, придет время, когда от мудрости проку не будет и выдюжит только сила.
— Темное время?
— Такое темное, какого еще не бывало. — Он натянул поводья и поднял глаза к зеленому кружеву листьев. — Слушай, Талиесин. Слушай, но не обманывайся. Все здесь тихо и спокойно. Однако покоя нет. Мир не знает и не хочет знать, что творится с людьми у него за спиной. Покоя нет, Талиесин. Это обольщение — заблуждение ума. Покой бывает тогда, когда ты обеспечил его силой своих рук.
Талиесин дивился, с чего это мысли отца приняли такой мрачный оборот. Где-то неподалеку закричал кулик, и в его голосе мальчику почудились одиночество и тоска.
— Это время приближается, Талиесин. Мы уже не можем его сдержать. — Эльфин печально взглянул на сына. — Хотел бы я, чтобы это было иначе.
Талиесин кивнул.
— Кормах говорил мне о Темном времени. Однако он сказал: чем гуще тьма, тем ярче сияет свет. И что придет некто и озарит небо от запада до востока, и образ его навеки запечатлеет эта земля.
Эльфин кивнул.
— Что ж, хоть какая-то надежда. — Он вновь обвел глазами сонный лес. — Ладно, Талиесин, зато сегодняшний день — наш! Чу! Собаки залаяли. Они что-то нашли. Вперед!
Эльфин тряхнул поводьями, и лошадь, взволнованная собачьим лаем, взяла с места в карьер. Талиесин ударил, своего скакуна пятками по бокам и поскакал следом. Не разбирая дороги, неслись они через лес — кони, лошади и три лесных кабана: две молодые самки и огромный седой самец. Охотники мчались, круша подлесок, перескакивая через поваленные стволы, пригибаясь под нависшими ветвями, сопя, визжа, фыркая, улюлюкая и хохоча от дикой погони.
В самой чаще кабаны исчезли. Собаки уперлись в быстрый лесной ручей, где потеряли запах. В следующий миг подскакали всадники и увидели, что псы жалобно скулят на берегу, нюхая воздух и горюя об утраченной добыче. Эльфин бросил копье — оно воткнулось во влажную глину, Талиесин сделал то же, и, спрыгнув на землю, они повели лошадей напиться к ручью.
— Славная была погоня! — хохотнул Эльфин. Он все еще не совсем отдышался. — Ну и кабанище! С двумя женами — царь лесной!
— Я рад, что они скрылись, — заметил Талиесин. Лицо его раскраснелось от волнения и долгой скачки. Мокрые от пота волосы на лбу свернулись в колечки.
— И я. Хотя проголодался я знатно, так и чую запах жареного мяса, но все равно рад, что они ушли. Когда-нибудь еще их погоняем.
Эльфин растянулся у темного, заросшего мхом камня и закрыл глаза. Талиесин устроился рядом и хотел уже лечь, когда уголком глаза различил какое-то сияние.
В следующий миг Эльфин услышал всплеск и рывком сел. Талиесин был посреди ручья и спешил к дальнему берегу с криком: «Я его вижу! Скорее!». Собаки подвывали, опустив морды и поджав хвосты, у самого края воды.
— Талиесин! Погоди! — Эльфин схватил копье и кинулся вдогонку. — Погоди, сынок!
Он выбрался на берег в тот самый миг, как Талиесин нырнул в заросли бузины.
— Скорее! — донесся издалека взволнованный мальчишеский голос. — Я его вижу!
Эльфин прислушался. Было слышно, как мальчик ломится через кусты, потом все стихло. Отец ринулся следом.
Талиесин отыскался через час на круглой поляне внутри дубравы. Он с потерянным видом сидел на заросшем лишайником плоском камне, уронив руки на колени.