Талисман «Паучья лапка»
Шрифт:
Избор отстал и кивком показал Исину на предпоследнего нищего в цепочке. Тот шел не как все — положив руку на плече впередиидущему, а уцепившись за полу его армяка. Отличить женскую руку на своем плече от мужской сумел бы каждый слепец, и это было кстати. Исин кивнул в ответ и ловко подставил тому ногу.
Стройное пение раскололось как кувшин, и его осколки утонули в облаке пыли. Передние еще продолжали идти, а задние со стонами и оханьем повалились на землю.
— Стой — закричал старший — Стой! Нас меньше стало!
Юродивые
— Вот грешники — укорял он их — с утра вином пробавляетесь… Ждет вас за это Чернобогово царство!
— От голода это. — оправдывались юродивые с земли — От голода! Ноги не держат! Хлебца бы…
— В узде брюхо-то держи, борись с соблазном. А то жрешь-то хлеб, а сжираешь…
Под проповедь вожака юродивые стали сползаться на голос. Теперь все зависело от ловкости Исина. Хазарин не подвел. Проделал все так, словно всю жизнь этим занимался. Он, дождавшись, когда юродивый рядом с ним встанет на ноги, подставил ему свое плечо, княжна ухватилась за одежду рыжебородого и цепочка вновь связалась.
— Все тут? — зычно спросил старик.
— Все! — ответил последний.
— Ну, давай, Опря! Запевай.
Мужик заголосил, и вся цепочка двинулась вперед. Посохи, разом ударяя в пыльную землю, задали трескучий ритм, наложившийся на голоса. Избор и Гаврила пошли следом, вроде бы по своим делам.
Ввязываться вчетвером в нищенскую цепочку было опасно. Те всполошились бы. Слепые они ведь только слепые — не глухие. Да и самым сложным было вывести из города хазарина да княжну — искали-то именно их. С мешком на плечах Избор дошел до ворот. Гаврила, шедший по другой стороне улицы, остановился. Цепочка нищих под медленное заунывное пение подошла к воротами. Перед ними земля была устлана половинками бревен. Вожак почувствовал, что земля под ногами сменилась деревом и весело крикнул:
— Эй, дружиннички, дайте дорогу Божьим людьми… Ворота пошире открывай, а то на княжьих харчах такие морды себе отъели, что боюсь в ворота не пролезем….
Дружинники загоготали и отвалили другую створку. Среди них Избор увидел двух остроголовых. Они дернулись, было, но ветер поднял пыль и погнал ее к ним. Старший из дружинников положив руку на плечо сказал одному из них.
— Плюнь на них. Не видишь, что ли, что одни мужики идут?
Остроголовый все же сделал шаг и дружинник сказал с плохо скрытой насмешкой.
— Ну иди, иди. Ищи. Тебе своих вшей мало?
Он вдохнул, поморщился.
— Ишь как воняет… Словно через одного в выгребной яме ночевали.
Тень городской стены накрыла убогих. Избор перевел взгляд и увидел как Гаврила закусил губу. Рука Масленникова сжалась в кулак
Избор вскинулся, но это оказалась тень от птичьей стаи. Вороны тоже начинали новый день.
Глава 9
Киев. В недалеком будущем — мать городов русских.
Старик осторожно отложил гусли в сторону. Песня кончилась и хотя в воздухе еще жил звук они легли на мягкую волчью шкуру рядом со стариком, как знак того, что все кончилось.
В головах у слушателей еще гремели мечи, лилась кровь, гремели медные трубы славы. Глаза дружинников горели, кулаки стискивали ножки кубков, словно рукояти мечей. Сейчас даже не самый сильный чувствовал себя Святогором или Ильей Муромцем
Хорошо старик пел. Песня брала за душу. Его хотелось слушать и слушать. Кто-то из молодых не выдержал тишины.
— Спой еще!
— Все пропето — отозвался старик. Рука его легла на струны знаком отказа.
— Спой про Гаврилу Масленникова!
Старик покривился, словно вместо меда хлебнул жидкого пива.
— Я про него песен не знаю!
— Не знаешь?
— Не пою — поправился Старец.
— Чем же он тебе не угодил? — густо пробасили из темноты. Голос был тягучий как мед и по нему старик узнал говорившего. С Добрыней ссориться было не с руки. Только вчера он подарил ему серебряный крест, снятый с кого-то из заезжих рыцарей. Пусть кривой да помятый — видно добром заезжий отдать не хотел — но ведь серебряный.
Гусляр сложил руки на столе. Узловатые пальцы оплели чашу с медом. Разговаривал он вроде как сам с собой, но кругом было тихо — все ждали песни и слова его услышали все.
— Ну удалец, ну молодец… Нынче он в чести у князя. Хоть и крещеный. Князь таких любит.
— Каких это «таких»?
Старый седоусый воин, знавший еще Рюрика, раздвинул локтями серебряную посуду, поудобнее умащиваясь на столе. В голосе гусляра он не уловил должной почтительности. Он сидел между двумя факелами и лицо его было скрыто в тени.
— Да таких, какой он сам.
У гусляра было лицо неудачника — человека, которому в жизни повезло гораздо меньше, чем он того заслуживал. Но глаза на лице у него было еще ничего. В говорившем он узнал Асмунда.
— Удалых? Смелых?
Гусляр улыбнулся, и каждому в кружале стало ясно, что он знает что-то, что не знают другие.
— Да которые из грязи, да ни из чего себя сами сделали.
Дружинники быстрые на удар в бою и тугодумные на слово замешкались, было, а потом, не спеша, полезли из-за столов. Старец пел хорошо, но за такие слова о князе никому бы не поздоровилось.