Талисман «Паучья лапка»
Шрифт:
Около костра стало тихо. Все расселись так, что бы свет костра не слепил глаз, а Гаврила, верный своим привычкам повернулся спиной к огню. Тихонько потрескивали ветки, сопела княжна. Гаврила потрогал рукой опухоль на затылке, поморщился.
— Эвон ты меня как шибанул. Не пожалел, значит… Не по христиански так-то…
— Я же тебе говорил, что по-христиански не умею.
Гаврила попытался кивнуть, словно он и не сомневался в этом, но у него ничего не получилось.
— Все вы язычники такие. Нет у вас уважения к человеку. Вам человека что по голове трахнуть, что в жертву
— По тебе видно, как тебя твой Бог любит. Не он ли сунул мне в руку камень?
— Пути Господни неисповедимы. Может быть и он….-необидчиво согласился Гаврила.
— Старое вино лучше нового. Старые Боги лучше новых.
— Новый день лучше старого — возразил Гаврила — Новое солнце всегда теплее греет.
Он нахмурился, но не рассердился. Он видел в Изборе не врага новой веры, а неразумного ребенка, которому можно было бы все объяснить. Не сразу, не сейчас, но…
— Что же ты на новую веру так сердит? Чем она тебе не угодила?
— Сердит? — удивился Гаврила — Да я ничего о ней и не знаю…Новая, новая… Мне и со старой хорошо!
Гаврила сорвал с сухого стебля перезимовавшего в поле метелку с семенами. Подбросил их на руке.
— Ты воин, ну да деревенскую жизнь должен знать. Вот зерно в землю бросишь, так оно землю пробьет, камень расколет, а к солнцу пробьется. А почему?
— Почему?
— А потому, что сила в нем! И вера наша христианская самая правильная! Тут ведь все как в жизни — кто сильнее, тот и сверху. Старая вера камень, а новая сквозь нее прорастет, к солнцу потянется. Вот увидишь, все так и будет. Наш бог всех любит.
Избор ткнул пальцем в Гы.
— Что, и дурака то же?
— И дурака и тебя… Всех нас. Где бы мы все были, если б не дурак? Растет Русь. Растет. Вырастает из старых одежек. И уже новые потребны. Придут новые Боги.
— Наши отцы и деды с Перуном жили и детям завещали. — Упрямо повторил Избор.
— Так ведь мы не дети малые — возразил Гаврила — Повзрослели — поумнели. Придется самим выбирать, что лучше. Не гоже все время в детской рубашонке бегать.
Гавриле было хорошо. Он чувствовал себя большим и мудрым и не важно, что говорил о не своими словами. Слова были чужие, но Исина заключенная в них была его Истиной. Он понимал то, о чем говорил и верил в это.
— А я думаю не в людях дело. Просто одни Боги по земле ходят. А другие, кто поумнее, на месте сидят — сказал вдруг Исин. Ни Избор, ни Гаврила его в спор не звали. Но хазарин посчитал, что и он должен сказать свое слово. Гаврила смотрел на него с удивлением, как на заговорившего таракана.
— Вот ваши боги все по земле шастают — туда, сюда, туда-сюда… А наши как сидели на месте, так и сидят. Нечего им в других местах делать. Кто за чужим ходит, тот своего не досчитается.
— Как же, как же… Вон к вам иудейский Бог забрел, да и стался. Потесниться пришлось вашим-то Богам.
Исин покачал головой. Ехидная язвительность Гаврилы не произвела на хазарина никакого впечатления.
— Не знаю. Я иудейского
— А какой твой Бог? — спросил Гаврила, готовый защищать Христа от кого угодно — Ты же вроде иудей?
— Нет. А Богов у нас много — гордо сказал Исин — Есть Боги неба, ветра, рощ и дорог…
— Боги дорог? — встрепенулся Гаврила. Он увидел в его словах возможность посрамить одного язычника в глазах другого и ехидно сказал:
— Плохо иметь много Богов. Неразбериха получается…А вот если дороги пересекаются, что тогда?
Он с улыбкой посмотрел на Избора, приглашая посмеяться над простодушным хазарином., но тот в своей простоте даже не заметил ловушки.
— Много Богов — это хорошо. У нас для таких случаев есть Бог перекрестков.
Избор захохотал, а Гаврила довольно кисло улыбнулся.
— Ну главный-то Бог есть?
— Есть. Тенгри хан зовут. Сильный Бог. Бог земли и неба!
Костер, вспыхнув, озарил восторженное лицо хазарина. Оно было точно таким же, как и у Гаврилы, когда он говорил о Христе. Ощутив это, Избор сразу потерял интерес к спору. Каждый гнул свое.
— Да все одно.. — махнул рукой он — Что не говори, каждый не Богу — себе служит.
Гаврила и Исин переглянулись.
— Я служу княжне — сказал хазарин — И нужно будет — умру за нее.
— И Богу служим и человеку… И земле своей — сказал Гаврила.
Ночь висела над ними немым свидетелем. Избору стало неуютно от этих слов, словно он почувствовал себя меньше, чем были двое его собеседников и сказал.
— А я человек независимый. Я в наших Богов верю, а служу себе.
Гаврила помялся, но желание самому поставить точку в разговоре дернуло его за язык.
— Тогда мы действительно разные. Ты — наемник. Я — человек.
Избор закинув руки за голову, смотрел в небо. Облака неслись, словно вспугнутые птицы, заставляя звезды подмигивать человеку. Беспокойство разбудившее его не прошло вместе со сном, а осталось в душе словно боль от пореза. В голове у него не было никаких мыслей. Он не думал ни о чем и не хотел ничего. Просто лежал на спине, впуская в себя правду огромного неба. Постепенно его тоска стала чем-то, о чем можно было думать. Он еще не мог выразить ее словом, но мысли в голове складывались в ощущение страха.
Потемки в его душе стали ночью. Теперь перед небом и звездами он мог признаться себе, что это был страх. Не обыкновенный — тот страх был привычной частью его жизни, а глубокий как омут и черный как ночь в пещере ужас. Он был так велик, что Избор даже не испытывал стыда — стыд утонул в нем весь, без остатка и без надежды когда-либо выплыть на поверхность.
Избор заставил себя повернуть голову. Добрый Шкелет, как напоминание о том, что произошло в пещере, сидел между Гы и княжной. Избора передернуло. Сквозь грудную клетку, сквозь белые кости, торчали ветки куста. Было так тихо, словно все вокруг тоже замерло от ужаса. Душа Избора сбилась в комочек и забилась около горла. Ужас пеленал его, но в нем росло убеждение, что прямо сейчас, сию же минуту он получит облегчение и узнает что нужно делать.