Талисман
Шрифт:
Джерри Бледсо… Кто сыграл на этих переменах, папа?
Незнакомые звезды незнакомых созвездий сверкали в небе над Джеком, говоря с ним на языке, которого он не понимал.
Глава 12
Джек идет на рынок
Эту ночь Джек провел в мягком благоухающем стогу сена. Сначала он прорыл в стогу глубокую нору, а потом, повернувшись лицом к прохладному свежему воздуху Долин, настороженно прислушивался к тихим шорохам: кто-то рассказывал ему, и сам он читал, что мыши-полевки — большие любители таких
Пока он лежал здесь в тепле, в глубоком сне, его переполняло чувство такого облегчения, будто дюжина десятипудовых гирь разом свалилась с его плеч. Или даже с души. Он снова был в Долинах — в месте, которое такие примечательные личности, как Морган Оррис, Осмонд — Погонщик волов и Элрой, удивительный человек-козел, называли домом, в Долинах, где с ним всякое может случиться.
Но он знал, что Долины могут быть и доброжелательны. И сейчас чувствовал сладкую и спокойную, как запах сена, чистую и прозрачную, как воздух, эту доброжелательность вокруг себя.
Интересно, а чувствует ли облегчение муха или божья коровка, когда внезапный порыв ветра, блуждающего по коридорам лабиринта, выносит залетевшее туда насекомое наружу? Джек этого не знал, но зато знал, что такое Оутли, и «клубы хорошей погоды», и старики, плачущие над своими украденными торговыми тележками вдали от запахов пива и рвоты… Самое главное — он ушел от Смоуки Апдайка и его дискотеки.
В конце концов он может путешествовать и по Долинам некоторое время…
С этой мыслью он и заснул.
Он прошел две, а может, три мили по Западной дороге на следующее утро, наслаждаясь солнцем и добрым земным духом полей, уже готовых к жатве, когда его догнала телега и усатый селянин в чем-то похожем на тогу с широкими штанами под ней остановил телегу и прокричал:
— На рынок идешь, парень?
Джек застыл с открытым ртом, с ужасом поняв, что этот человек говорит не по-английски. В его речи не было никаких «крошу промщения» или «каваревов подмяски», — это был вообще никакой не английский.
За спиной усача сидела женщина в широком платье. На руках у нее был мальчик трех лет, и оба они приветливо улыбались Джеку, время от времени косясь на мужа и отца.
— Э, да он дурачок, Генри! — сказала женщина.
Они говорят не по-английски… но, на каком бы языке они ни говорили, я его понимаю. Я даже думаю на этом языке.
Джек понял, что все время в Долинах с ним так и было, только тогда он был слишком сбит с толку и не осознавал этого. События протекали слишком быстро, и все вокруг было незнакомым и странным.
Селянин снова поглядел на него.
— Ты — дурачок? — спросил он не без сочувствия.
— Нет! — ответил Джек, улыбаясь в ответ так широко, как только мог, поняв, что на самом деле сказал не «нет», а какое-то местное слово, обозначающее то же самое. Когда он перешел в Долины, изменилась его речь, образ мыслей и характер
— Я не дурачок, просто моя мама не велела мне разговаривать с незнакомыми людьми, — сказал Джек.
На этот раз улыбнулась жена селянина.
— Твоя мама права, — сказала она. — И все-таки, ты идешь на рынок?
— Да, — ответил Джек, — а потом дальше, на запад.
— Тогда полезай в телегу, — сказал селянин Генри. — Солнце уже высоко. Мне еще надо все распродать и вернуться домой засветло. Зерно не ахти какое, но оно последнее в этом году. Зерно в сентябре — это здорово. Любой купит!
— Спасибо, — сказал Джек, забираясь в телегу, заваленную доверху перевязанными мешками. Некоторые зерна просыпались из мешков. Если эта пшеница считалась плохой, то Джек просто не мог себе представить, какова же здесь хорошая. Он ни разу в жизни не видел таких больших и спелых зерен. Еще в телеге стояли небольшие корзинки с огурцами, патиссонами и чем-то похожим на тыкву, только не оранжевую, а красную. Джек не знал, что это было, но догадывался, что на вкус оно великолепно. В животе его громко урчало. С тех пор как он отправился в путь, его не покидало чувство голода — совсем не то чувство, которое можно утолить в буфете парой бутербродов и стаканом молока. Нет, этот голод, словно верный пес, сопровождает тебя повсюду и не собирается отставать.
Джек пересел вперед и свесил вниз ноги в сандалиях. Они почти касались грязи Западной дороги. В то утро на дороге было очень оживленное движение — все ехали на рынок, решил Джек. Генри то и дело здоровался с кем-нибудь из своих знакомых.
Джек все еще раздумывал, какой же вкус могут иметь эти тыквояблоки и где и когда он ел в последний раз, как вдруг маленькие ручонки вцепились ему в волосы и потянули с такой силой, что слезы выступили у Джека на глазах.
— Джейсон! — крикнула мать, но это был крик скорее потворствующий, чем запрещающий. Она явно баловала своего малыша. Подумать только, каков силач! — Джейсон! Это не дело!
Джейсон, не смутившись, улыбнулся широкой полусонной улыбкой, такой же сладкой, как запах сена, в котором Джек провел ночь. Джейсон уже не мог ничем помочь Джеку, возвращая вырванные волосы. Но, глядя на невинную младенческую улыбку, Джек забыл о боли и простил мальчика.
— Хацю! — сказал Джейсон, раскачиваясь, как старый матрос на палубе корабля, и не переставая улыбаться Джеку.
— Чего?
— Луцьки!
— Я не понимаю.
— Хацю луцьки!
— Чего?
Тут Джейсон, ребенок для своих трех лет довольно рослый, с той же улыбкой на лице забрался к Джеку на колени.
Хочу на ручки! Вот оно что! Это же так просто! — подумал Джек, чувствуя тупую боль в паху, распространяющуюся на весь живот.
— Джейсон, ай-яй-яй! — воскликнула мать все с тем же выражением: «Ну разве не молодец?!»
Джейсон, прекрасно понимая, кто правит телегой, снова расплылся в своей очаровательной улыбке.
Тут Джек обнаружил, что Джейсон мокрый, невыносимо мокрый.
С возвращением в Долины, Джеки!
И вот, сидя с ребенком на руках, чувствуя, как теплая влага медленно впитывается в одежду, Джек начал смеяться, глядя в синее-синее небо.