Таллиннский переход
Шрифт:
Высокие столбы воды поднялись с правого борта «Кирова», на этот раз гораздо ближе, всего метрах в пятнадцати от борта. Капитан 2-го ранга Сухоруков, отработав телеграфом «полный назад», дал команду на руль. Стоявший на правом крыле мостика старпом крейсера, капитан 3-го ранга Дёгтев, пролаял в мегафон команду на буксир. Взметнув по корме бурун, завибрировав и застонав от резкой перемены режима работы машины, подталкиваемый буксиром, «Киров» стремительно пошел кормой вперед. Столбы воды от следующего немецкого залпа поднялись метрах в тридцати по носу корабля. Сухоруков перекинул телеграфы на «стоп», затем на «самый малый вперед». Буксир, предугадав маневр Сухорукова, ринулся к левой скуле крейсера, упершись в нее носовым кранцем, сдерживая циркуляцию огромного корабля от положенного влево руля. Развернувшись почти на месте, «Киров» встал почти перпендикулярно своему прежнему курсу. Столбы воды поднялись и стали медленно
Отходя малым ходом от берега, капитан 2-го ранга Сухоруков с тревогой поглядывал на небо: уже совсем рассвело, с минуту на минуту можно было ждать воздушного налета. Низкая облачность и моросящий предосенний дождь внушали лишь слабую надежду, что налёт не состоится. Приказав задымить рейд, Сухоруков, отойдя задним ходом почти до самой линии боновых заграждений, развернул корабль вправо. Залпом грохнули все девять орудий главного калибра. Грохот непрерывной канонады разрывал уши и голову. Все ревело, звенело, вибрировало. Столбы черно-бурого дыма поднимались над городом и гаванью, стелясь над лесом мачт, смешиваясь с дымом и паром от бесчисленных дымовых труб боевых кораблей, транспортов и буксиров. Часы в боевой рубке крейсера показывали 04:30.
24 августа 1941, 04:30
Гром канонады сорвал с койки в каюте №111 на транспорте «Вирония» корреспондента Вишневского, прославившегося еще до войны своими ультрапатриотическими пьесами, сценариями и статьями. Его знаменитая пьеса «Незабываемый 1919-й» стала одним из тех краеугольных камней, на которых, как на фундаменте, окреп и вырос уродливый, средневековой культ Сталина. Будучи в Испании, Вишневский посылал в Москву победные реляции, так что и много лет спустя те, кто читали его корреспонденцию в «Правде», не могли толком сказать, чем же все-таки закончилась гражданская война в Испании. Он был крупной фигурой в Главном политуправлении флота, мог без доклада входить к самому начальнику ГлавПУРа Рогову — знаменитому Ивану Грозному, как его прозвали на флотах, был запросто с самим наркомом и вдохновенно нёс, как позже напишут его биографы, «пламенное большевистское слово в матросские массы».
Активный по натуре, амбициозный, безусловно смелый и обладавший завидной энергией и работоспособностью, Вишневский носился с одного участка фронта на другой, посещал корабли, читал лекции и боевые листки, следил за настроениями, сигнализировал, предостерегал, информировал, опрашивал, заполняя бесчисленные записные книжки нервным, почти иероглифическим почерком.
В последнее время казалось, что Вишневский остался единственным, кто еще верил в то, что Таллинн удастся удержать. Он доказывал, стыдил, угрожал, доносил, произносил целые речи о мощных подкреплениях, идущих из Кронштадта, развив в этом отношении такую кипучую деятельность, что даже его коллеги-журналисты, «аккредитованные» при штабе КБФ: Михайловский, Тарасенков, Рудный и Маковский, предпочитали с ним не встречаться: того и гляди, напишет донос, обвинив их в паникерстве и пораженческих настроениях. Вишневского не без оснований побаивались даже в штабе флота. Видимо, Вишневский сам верил в то, что говорил, поскольку накануне, придя в политотдел флота и узнав, что все сотрудники политотдела получили приказ быть готовыми к немедленной погрузке на «Виронию», он искренне расстроился и впервые за трое суток появился в каюте на «Виронии», предоставленной в распоряжение флотских журналистов, а там, грохнувшись на койку, не раздеваясь, мгновенно уснул.
Разбуженный канонадой, Вишневский вышел на палубу «Виронии», некогда бывшей роскошным океанским лайнером, но потерявшей былую щеголеватость из-за боевого камуфляжа, которым были покрашены ее борта и надстройки. Первое, что он увидел, был отходящий от стенки минной гавани сторожевик «Циклон» с включенной аппаратурой химической защиты. Клубы густого, упругого, белого дыма, поднимаясь над кормой сторожевика, обволакивали рейд, укутывая, как в ватную упаковку, корабли и суда, скрывая их на какое-то время от зорких глаз немецких корректировщиков. Далеко на рейде был виден стремительный силуэт «Кирова» и суетящийся вокруг него буксир «С-103». Через каждые полторы минуты ослепительно вспыхивал огнем весь борт крейсера, и гул канонады смешивался с ревом тяжелых снарядов, летящих через гавань и город. В городе бушевали пожары, и Вишневский видел, как немецкие снаряды взрываются в парке Кадриорг. Маневрируя невычисленными курсами в тесной гавани, два лидера - «Ленинград» и «Минск» — вели огонь по берегу из своих стотридцаток. Становилось холоднее, но дождь перестал. Вдали над рейдом небо очистилось от туч, и двойная радуга повисла над морем.
Вынув записную книжку, Вишневский быстро записал:
«Много пожаров... «Циклон» отошел от стенки... Дымзавеса... Противник прекратил артобстрел рейда... Черный дым... В небе два истребителя... Два тральщика... Выглянуло солнце... Буксиры... Два торпедных катера вошли в гавань... На «Виронии» готовятся к выходу в море... Много пожаров...»
Неожиданно, сквозь гром канонады Вишневский услышал рев строевой песни, доносящейся со стороны стенки. Перебежав на другой борт «Виронии», он увидел, что по стенке с винтовками на плечах идет строй матросов, судя по ленточкам на бескозырках, с «Кирова» и эсминцев. Моряки направлялись на фронт в дополнение к тем 14 тысячам своих товарищей, которых уже выплеснули корабли для нужд сухопутной обороны Таллинна. Значит, корабли отдают уже последних специалистов.
Неизвестно, о чем думал писатель, драматург и журналист Вишневский, глядя на этих молодых людей, идущих на верную смерть. Возможно, он вспоминал свои статьи, появлявшиеся чуть ли не в каждом предвоенном номере газеты «Красный флот», в которых он убеждал матросов, что война, любая война, которую будет вести Советский Союз, «будет вестись на чужой территории малой кровью», призывая моряков «сплотить ряды, повысить бдительность и разоблачить как можно больше врагов народа, затаившихся в их рядах». Возможно, он думал о чистках и интригах на флоте, к которым он приложил свою, любящую писать, руку. Неизвестно, о чем думал этот человек — один из мелких архитекторов нашей военной катастрофы, но о чем бы он ни думал, он решил весь сегодняшний день провести в своей каюте на «Виронии» и писать листовки с призывами к морякам, захлебывающимся в крови, пытаясь уже у самых стен города задержать наступление противника вдоль Нарвского шоссе.
24 августа 1941, 05:10
Адмирал Трибуц пытался унять нервную дрожь, только сейчас по-настоящему начиная осознавать случившееся. Два часа назад он чуть не попал в плен вместе с командующим сухопутной обороной Таллинна генералом Николаевым, членом военного совета КБФ, адмиралом Смирновым, и генералом Москаленко. Получив в 01:10 приказ главнокомандующего Северо-западным направлением о сосредоточении в районе Вирсту отряда численностью в 5000 человек с целью нанесения контрудара во фланг группировке противника, наступавшей вдоль приморского шоссе на Таллинн, командующий КБФ срочно выехал на КП своего заместителя по сухопутной обороне базы, командующего X корпусом, генерал-майора Николаева.
Ознакомившись с приказом главкома, генерал пришел в ужас. О каком контрнаступлении можно сейчас говорить? Управление войсками нарушено. Потеряна связь с командирами секторов. В частности, командир восточного сектора обороны города, полковник Парафило, уже два часа не отвечает на радиотелефонные вызовы. Бригада полковника в районе Палдиски практически окружена. Артиллерии в частях нет, нет и ни одного танка. Моряки не умеют сражаться на суше. Нет-нет, они безусловно храбры, но, к сожалению, совершенно не обучены приемам сухопутного боя: они не умеют ни окапываться, ни ползать по-пластунски, ни рассыпаться в цепь, ни привязываться к местности. Словом, несут большие потери и, если говорить прямо, толку от них мало. Боевые порядки пехоты практически открыты для ударов с воздуха. Все зенитные батареи командующего ПВО флота, генерал-майора Зашихина, уже выдвинуты на передовые рубежи для борьбы с танками. Других средств противотанковой обороны фактически нет. Если бы не поддержка артиллерии флота, всё бы уже давно рухнуло. Но сколько еще они будут способны поддерживать такой темп огня? Ну, еще день, два, три, а потом? Потом будет конец. Погибнет флот, погибнет гарнизон. Неужели в штабе Северо-западного направления этого не понимают?
Трибуц должен правдиво доложить обстановку в штаб маршала Ворошилова. Правдиво — это значит прямо сказать главкому, что обстановка безнадежна.
Адмирал Трибуц, молча слушавший генерала Николаева, наконец, прервал его, заметив, что получен приказ и его надо выполнять. А если он не нравится, то потом его обжаловать. Сначала выполнить приказ, а потом его обжаловать — таково главное армейское правило. Генерал Николаев пробовал отшутиться: в армии бытует другая поговорка: «Не торопись выполнять приказ, ибо его отменят», но если говорить серьезно, он не видит возможности выполнения приказа до выяснения обстановки на участке полковника Парафило, а связи с ним нет. Единственный выход — лично съездить на КП бригады морской пехоты, которой командовал Парафило, и выяснить обстановку. Трибуц согласился, что другого выхода нет. Два адмирала и два генерала в машине Трибуца поехали на КП полковника Парафило — закаленного морского пехотинца, героя лыжных десантов кроваво-морозной войны с Финляндией.