Таллиннский переход
Шрифт:
На палубу вышел, как всегда обвешанный «фэдами» и трофейными «лейками», фотокорреспондент «Правды» Прехнер. Военная форма мешковато горбилась на его тощей, высокой фигуре. Корреспондент центральной «Правды», известный своими фоторепортажами на всю страну, снимавший даже в Кремле, Прехнер совсем недавно угодил здесь, в Таллинне, в такую историю, которая надолго запомнилась всем корреспондентам, более всех других рисковавшим попасть под страшные грабли особого отдела флота.
В последние дни Особый отдел, возглавляемый дивизионным комиссаром Лебедевым, проводил массовые аресты всех подозрительных лиц, которых свозили в ближайшие, еще не занятые противником, пригороды, и без лишнего шума расстреливали. На том свете разберутся, кто был виноват, а кто нет. Обстановка шпиономании всегда поддерживалась
Как-то Прехнеру позвонили из Пубалта и предложили прислать за ним машину — все-таки корреспондент «Правды». От гостиницы «Золотой лев», где Прехнер снимал номер, до здания Пубалта была пара шагов. Смешно было проезжать это расстояние на машине, присланной подхалимами из политотдела. Как был в штатском костюме, Прехнер направился в бюро пропусков, расположенное напротив церкви Преображения, где всегда толпились офицеры и политруки, ожидающие вызова в Пубалт или штаб флота. Хотя и дураку было ясно, что никто не будет засылать в Таллинн шпиона в модном штатском костюме, тем не менее появление любого человека в штатском вызывало трудно сдерживаемые вулканические эмоции, особенно у молодых матросов-часовых, которым, учитывая их воспитание с детства, не терпелось кого-нибудь поскорее поймать.
Когда Прехнер подошел к бюро пропусков, дежуривший там какой-то техник-интендант, с испугом посмотрев на штатский костюм фотокорреспондента, заявил, что пропуска на имя Михаила Прехнера нет. Удивленный таким непорядком в военном учреждении, из которого ему только что звонил начальник IV отдела Пубалта полковой комиссар Бусыгин, приглашая зайти, и столкнувшись с обращением весьма непривычным для корреспондента столь могущественной газеты, какой являлась центральная «Правда», Прехнер попросил дежурного позвонить товарищу Бусыгину. Услышав грубый отказ, он решил дозвониться сам. Это его чуть не погубило. Сверяя телефон Бусыгина, Прехнер вынул из кармана изящную в кожаном переплете записную книжку явно заграничного происхождения. Неожиданно дежурный, выскочив из-за барьера, схватил Прехнера за руку и вырвал у него записную книжку с криком: «Попался, гад!» Прехнер показал дежурному удостоверение корреспондента «Правды». Однако оно нё произвело на того никакого впечатления. Даже напротив: дежурный вызвал двух часовых и приказал сторожить Прехнера на улице в ожидании дальнейших распоряжений. Выведя Прехнера на улицу, двое краснофлотцев поставили его к стене и уперли ему в грудь трехгранные штыки своих трехлинеек, приказав поднять руки вверх. Все протесты фотокорреспондента приводили только к тому, что штыки плотнее упирались ему в грудь.
Появившийся перед входом в бюро пропусков хорошо знавший Прехнера корреспондент газеты «Красный флот» Рудный, не поняв, что происходит, и, видимо, решив, что это какая-то шутка, подлил масла в огонь, бросив на ходу: «Ага, попался, голубчик!» Через несколько минут продолжил шутку, сказав часовым: «Держите, держите его! Знаем мы этих корреспондентов!» Прехнер хотел ему что-то сказать, но Рудный отмахнулся: «Некогда!»
Между тем по вызову дежурного к бюро пропусков подъехал известный всему Таллинну «рейсовый» грузовик Особого отдела. «Рейсовыми» эти машины называли потому, что они, подобно рейсовым автобусам, постоянно колесили по городу, хватая любого, кого по меркам Особого отдела можно было считать подозрительным. Прехнера бросили в машину и отвезли в какую-то загородную конюшню, приспособленную Особым отделом под тюрьму, обитателей которой, как правило, ночью расстреливали, чтобы на следующий день набить «тюрьму» новыми обреченными. Оказавшись в переполненной конюшне, Прехнер понял, в какое страшное положение он попал. Корреспондент кричал, требовал вызвать начальство, потрясал правдинским удостоверением. Начальник конвоя старшина, посмеиваясь, отвечал: «Не ори! И липу свою спрячь. Знаем, знаем, какими документами снабжают вашего брата там!»
Тем временем начальник IV отдела Пубалта полковой комиссар Бусыгин, ожидая Прехнера, убедился, что фотокорреспондент «Правды» пропал без вести по пути из гостиницы «Золотой лев» в Пубалт. Бусыгин отвечал за всех художников, фотографов и прочую «изобратию», хорошо понимая, что с него снимут шкуру, если что-нибудь случится с корреспондентом газеты, редактор которой через день видится со Сталиным. Через два часа поиска Бусыгин явился в Бюро пропусков и из невнятного доклада дежурного техника-интенданта всё-таки понял, что Прехнера увезла «рейсовая» особистов. Поняв это, Бусыгин помертвел от ужаса. Если Прехнера расстреляют особисты, то он, Бусыгин, может заплатить за гибель московского корреспондента своей головой. Он бросился к начальнику Особого отдела дивизионному комиссару Лебедеву. Тот посмотрел какие-то списки в папочке и сказал: «Не назначен».
«Что?» - не понял Бусыгин. Лебедев не стал вдаваться в подробности, куда-то позвонил, еще куда-то позвонил и сказал Бусыгину: «Надо искать. Куда они его повезли? У нас много точек».
Кто будет искать, Лебедев не уточнял, а на вопрос Бусыгина раздраженно ответил: «Сто раз вам «говорили, чтобы прикомандированные к политотделу не шлялись в штатском. Город на осадном положении, а вы их не только не можете обмундировать, но даже нужными документами и предписаниями не обеспечиваете. Вам надо, вы и ищите!»
Бусыгин не стал терять времени. Прямо от Лебедева он бросился к контр-адмиралу Смирнову. Старый политработник все понял быстро и правильно: особисты расстреляют корреспондента «Правды», а отвечать будет политотдел, поскольку не обеспечил... Он тут же связался с Трибуцем. Командующий долго не мог понять, что от него хотят, но поняв, всем своим взвинченным до предела существом неожиданно подумал, что гибель корреспондента «Правды» задумана специально в лабиринте этой дьявольской интриги, которая плетется вокруг него и загнанного в ловушку флота. Он разыскал Лебедева и приказал немедленно найти Прехнера. «Час тебе даю, — сказал вице-адмирал притихшему начальнику Особого отдела.- Доложишь лично мне. А не найдешь, сегодня же отправлю в Ленинград с рапортом. Что-нибудь не ясно?»
Ясно было все. Лебедев, как угорелый, выскочил из помещения Особого отдела и сам стал объезжать «точки». Уже была ночь, когда Лебедев, наконец, разыскал Прехнера в опустевшей уже на две трети конюшне. Отдавая корреспонденту его заграничную записную книжку, Лебедев, вытирая пот со лба, сказал: «Услужливый идиот...» К кому это относилось — к Бусыгину или к дежурному по бюро пропусков, а может, к кому-нибудь другому — осталось неизвестным...
Прехнер не стал поднимать шума. Он покорно переоделся в военную форму, понимая что счастливо отделался. В конце концов, он был фанатиком своего дела. И снимал он, как одержимый, как будто стрелял своим объективом по противнику...
Увидев на палубе «Виронии» двух своих коллег, Прехнер кивнул головой.
«Куда вы?» - поинтересовался Михайловский. «На эсминец «Сметливый», - ответил фотокорреспондент.
– В политотделе сказали, что там можно будет снять сегодня много боевых эпизодов».
25 августа 1941, 14:10
Капитан 3-го ранга Баландин вел эскадренный миноносец «Скорый» на огневую позицию, с которой он должен был огнем своих стотридцаток поддержать оборону 22-ой дивизии НКВД, прижатой противником почти непосредственно к городской черте. «Скорый» — новенький эсминец типа 7У, попыхивая дымком из своих двух широких скошенных труб, медленно шел вдоль берега, изящно разрезая тёмно-бурую прибрежную воду острым форштевнем.
Корабль был заложен на Ждановском заводе в Ленинграде 29 ноября 1936 года в качестве очередного эсминца типа «7». Однако пока он собирался на стапеле, появился проект 7У, и его стали улучшать. Перезаложенный 23 октября 1938 года, эсминец 24 июля 1939 года был спущен на воду и долго достраивался, главным образом, из-за массовых арестов специалистов-кораблестроителей, пришедшихся как раз на эту пору. Он еще не был принят флотом, когда началась война. Приказ форсировать работы никогда не приносил пользы ни одному кораблю, и «Скорый» не составлял исключения.