Там, где начинается река
Шрифт:
В течение одной недели они пережили столько, сколько иной человек мог бы пережить за целый год. По крайней мере, так казалось Кейту, который еще никогда не оставался так долго наедине с женщиной. Отношение ко всему этому Мэри-Джозефины было несколько иное. Она была надолго разлучена с братом, и разлука оказала на нее такое воздействие, что следы его должны были сохраниться на всю жизнь. Но за это время нисколько не ослабела ее духовная связь с тем, кто всегда казался ей самым близким существом на свете. Теперь же ей казалось, что ее дружба с братом, что их взаимная любовь сильнее, чем когда-либо, сильнее даже, чем в далекие дни навсегда ушедшей юности. Это
Джон Кейт все это прекрасно понимал и испытывал двойственное чувство радости и печали. И все чаще и чаще стали повторяться часы, когда им овладевало самое жестокое отчаяние. Тогда он уходил к старому отчему дому, причем Мэри-Джозефина неизменно сопровождала его. Никто из посторонних не имел представления об этих визитах. Там, очутившись наедине, они без конца беседовали о Джоне Кейте, и он неоднократно замечал, какой мягкий и ласковый огонь светился в ее глазах, когда он начинал разговор о «покойном». Она полюбила память этого человека, потому что ее брат преклонялся пред ним.
Эти часы сменялись ночами, когда правда, скинув маску со своего лица и дерзко улыбаясь, страшным призраком вставала перед ним во весь рост и указывала ему всю глубину его падения и всю шаткость его положения. Его радовало только одно: что Мэри-Джозефина имеет должное представление о нем. Что бы в дальнейшем ни случилось, она знает уже и всегда будет знать, кто такой был Джон Кейт. Ибо он сам, Джон Кейт, рассказал ей обо всем, раскрыл всю правду, насколько это было возможно.
Дни сменялись днями, и ему приходилось все сильнее бороться с новым чувством, которое медленно, но верно росло в нем. Он часто следил за неведомым ему до сих пор выражением в глазах Мириам Киркстон. Часто ему казалось, что в глазах ее горит нечто большее чем надежда. Это была почти уверенность. Она верила ему, верила в его обещание, в его силу и старание во что бы то ни стало помочь ей. И эта вера еще больше усилилась с тех пор, как девушка подружилась с Мэри-Джозефиной, которая, вероятно, убедила ее, что на свете вообще нет ничего такого, с чем не мог бы справиться ее брат. Даже Мак-Довель, которого Кейт раньше считал своим опасным противником, Мак-Довель, обычно очень осторожный и рассчитывающий каждый шаг свой, теперь в свою очередь преисполнился к нему полного доверия и терпеливо ждал возвращения Смита. И эта слепая вера в него мучила и терзала его больше чего-либо другого, ибо он прекрасно сознавал, что какова бы ни была его победа, она все равно будет базироваться на обмане.
На девятый день, к концу ужина, послышался телефонный звонок. Кейт поднялся и немедленно подошел к телефону. Звонила Мириам Киркстон.
— Он вернулся! — коротко объявила она.
И это было все. Она произнесла эти два слова дрожащим голосом. Он ответил и тотчас же повесил трубку, причем знал, что в его лице произошла резкая перемена, когда он повернулся к Мэри. Он сделал над собой невероятное усилие, настолько мучительное, что в глазах девушки немедленно засветился немой вопрос. Он мягко и любовно погладил ее волосы, объяснил, что Смит вернулся и что он сейчас же идет к нему. Войдя в свою комнату, он первым делом вооружился своим автоматическим револьвером, который сунул под пальто.
На пороге, готовый к уходу, он повернулся. Мэри-Джозефина подбежала к нему и положила руки на его плечи. Странное волнение было в ее глазах; в них был вопрос, который она не решалась
Что-то таинственное нашептывало ему, что сейчас наступает самый решительный момент. Что бы ни случилось, к вечеру положение вещей должно было окончательно выясниться! Он обнял девушку, крепко прижал ее к себе, на минуту замер в таком положении, а затем заглянул глубоко в ее глаза.
— Ты любишь меня? — ласково спросил он.
— Больше всего на свете! — прошептала она.
— Поцелуй меня, Мэри-Джозефина!
Ее губки прижались к его губам. Он медленно, неохотно разжал свои объятия. Девушка еще долго стояла на пороге и напряженно следила за ним до тех пор, пока его не скрыл туман, стелившийся у подножья холма. Она еще раз пожелала ему всего хорошего, и он ответил ей. Дверь закрылась. А Кейт продолжал свой путь в город, и ему казалось, что чья-то злая рука вцепилась в его сердце и безжалостно рвет его…
ГЛАВА XX
Казалось, все краски сбежали с лица Мириам Киркстон и злые призраки всего света вселились в ее глаза, когда она стояла перед Джоном Кейтом в большой гостиной своего дома на холме.
— Он был здесь десять минут назад, — сказала она, и голос ее звучал так, точно она делала невероятные усилия. — Он успел рассказать мне, что… Если вас постигнет неудача…
— Если меня постигнет неудача?.. — медленно повторил он ее слова.
— Если вас постигнет неудача, то для меня останется только один выход, — сказала она. — Надеюсь, вы понимаете меня?
— Да, я понимаю! И вот почему я постараюсь сделать так, чтобы неудачи не было!
Он отступил от нее на шаг по направлению к двери и повторил:
— Я постараюсь сделать так, чтобы неудачи не было! И когда раздастся телефонный звонок, я надеюсь, что вы будете на месте и немедленно ответите мне.
— Да, я буду здесь! — хрипло сказала она.
Он вышел из комнаты, из дома. Небо над ним было сплошь заткано звездами. Это была белая ночь, одна из тех бесподобных золотисто-белых ночей, которые бывают так прекрасны только в области Саскачевана. Под небом, пламенеющим всеми голубыми огнями, залег живой мир — город, купающийся в золотистом сиянии ночных огней, бросающий в небо тихий рокот, струящиеся волны звуков, голос своей жизни, смягченный расстоянием…
Кейт направился в этот город. На пути своем он встречал мужчин и женщин, смеющихся, беседующих, веселых и возбужденных… До его слуха донеслась музыка. Главная улица представляла собой живую, неустанно движущуюся реку, катившую волны человеческих голов. На каком-то углу примостился небольшой отряд «Армии спасения», состоявший из молодой женщины, пожилого человека, мальчика-калеки, двух юных девушек и старика, которые пели свой гимн: «Ближе к тебе, о Господи!» Напротив биржи, чуть ли не у самой реки, устроился странствующий факир, собравший вокруг себя довольно густую толпу. Со звуками тамбурина «Армии спасения» сливался плач негритянского банджо.
С минуты на минуту должна была решиться его судьба, рок должен был произнести свое вещее слово, и Кейт ни на миг не упускал этого из виду. Город со всех сторон кричал ему о своей радости и триумфе, и эти звуки наполнили его сердце холодным, каким-то беспредметным гневом. Он чувствовал, как на него надвигается что-то неотвратимое, и вместе с тем он не испытывал никакого страха. Его уже не сковывали никакие сны и грезы, и он всецело владел собой. Перед его глазами все еще стояло это белое, нежное горло Мириам Киркстон, в котором безостановочно колотилось измученное сердце.