Там, на войне
Шрифт:
Не помню, не знаю, как я сам разделся или фельдшер потрудился. Помню только, как уже голый лежал под обширной, серой, видавшей виды периной. Тут опять появилась бабулька с большущей кружкой в обеих руках.
— На, — сказала и поднесла край кружки к моим губам. — Пей, милок, и до самого дна.
Из последних силёнок я начал глотать это пойло. Показалось, что самогон-первач с какими-то травами и большим количеством перца. Последняя мысль сверкнула молнией: «Вот нагрянут и хрен ногами в штаны попадёшь. А если власовцы?!»
— Пей-пей, не останавливайся, — бормотала бабуля. — «Пейте здесь, пейте тут, на том свете не дадут», — это я ещё усвоил.
Допил и потерял сознание…
Нас подняли в половине шестого утра. Разместились все на броне двух танков: к единственному «валентайну» причалила ещё одна тридцатьчетвёрка (что за драгоценный подарок!) Мне уступили местечко на брезенте у мотора — самое тёплое.
Бабуля скрестила руки на груди и сокрушенно покачивала головой: мол, «вот
До Каменец-Подольска, говорят, осталось всего двадцать километров.
«Всего двадцать или все двадцать?» Лежу на броне, под брезентом.
Хвала атакованному городу, его обитателям и обстоятельствам
Из дальнейшего разворота событий я был некоторым образом выключен, и чувство не только слабости, но и блаженной безответственности, широко распространённое на необъятных просторах театра военных действий, захлестнуло меня с головой. Брезент был большой, тепла от мотора достаточно — только смотри не угори!. А в тайниках подсознания булькало: «Ничего не знаю, не ведаю, ни за что не отвечаю». Наконец-то!
Я плыл в тумане, сотканном из всего на свете: колодца, плетня, утонувшего трактора… из любого встречного дерева вырастали загадочные видения, люди странным образом отделялись от земной тверди, парили в непосредственной близости от неё и волнообразно раскачивались, словно утопленники по стойке «смирно». Все силы тратились на то, чтобы, когда кто-нибудь обращался прямо ко мне, остановить или хотя бы попридержать на пару секунд это волнообразное качание, собраться с мыслями и ответить по возможности внятно… не молоть нечто несусветное…
В этаком-то бульоне неучастия и безответственности я пребывал и тогда, когда меня распаковали из брезента и предложили взглянуть на финальную часть захвата средне-векового города Каменец-Подольска, разумеется, нашими войсками. Здесь всё было как на ладони. Картина разворачивалась сама: с нашей стороны на довольно приподнятом холме красовалась древняя, та самая Турецкая крепость, которая была угрожающе обозначена на карте и от которой мы ждали больше всего неприятностей. Её возвели и содержали как боевую ещё в XII–XIV веках, а действительно расширили и укрепили чистокровные турки, надо полагать, руками и мускульной силой побеждённых славян и прильнувших к ним народностей. Город красовался на огромной скале вышиною метров в тридцать и величественно господствовал над всей местностью. Дабы сама крепость была понадёжнее соединена с городом, люди не поленились — укрепили камнем и расширили замковый мост, названный тоже Турецким. Вероятнее всего, строили мост теми же силами побеждённых — могучее литое каменное сооружение, способное выдержать бесчисленное множество кавалерийских атак, подкопов, подрывов, штурмов, артиллерийских и даже массированных авиационных бомбардировок. Уже за мостом круто в гору поднималась навстречу городу мощёная дорога и разворотом влево уходила в самую его сердцевину. Там она, достигнув небольшой площади, терялась в старинных постройках, улицах и улочках. Вся дорога, насколько хватал глаз, была до отказа заполнена, даже забита вражескими автомашинами всех систем и назначений вперемешку с боевой техникой. Всё это было настолько плотно притёрто, что не было ни малейшей возможности не то что развернуться, хоть кому-то вырваться из потока или встать на боевую позицию. Только одно самоходное орудие («панцырьканоне») каким-то чудом умудрилось выбраться на высокую земляную площадку или, может быть, обосновалось там заранее. Немецкие сапёры колупались на проезжей части моста. По ним стреляли все, кто был на траверсе этой линии. Сапёры несли потери, но к городу не отступали. Первый танк передовой бригады выкатывался на подступ к мосту и успел ударить из орудия по закупоренной колонне — раз, потом ещё раз. Там уже кипела паническая свалка, машины бились одна о другую, солдаты и обслуга разбегались и ползли вверх по крутым откосам — здесь пахло разгромом. В этот миг немецкая самоходка пробила борт передового танка, там остался весь экипаж, а командиру позднее воздвигли бронзовый памятник при въезде в город, как первому освободителю. Идущий следом танк Т-34 раздолбал самоходку и несколькими следующими снарядами показал, кто здесь хозяин. Он — этот второй — ринулся через мост по дороге вверх, у него хватало сил расшвыривать и давить вражеские машины, мотор рычал, как бешеный, опрокидывал и мял, давил и стрелял из орудия, не поднимая ствола. Несколько танковых экипажей продирались за ним, эти брали цели справа и слева. Только не подумайте, что они шли лавиной —
Вот вам, если угодно, традиционно лихое описание финала. На самом деле всё было посложнее, позапутанней. Ведь город атаковывали не упорядоченным строем наступающих войск, а отдельными машинами, малыми группами. Да, была там и первая прорвавшаяся к мосту машина, и гибель экипажа, и успех второй, более везучей, но, полной правды ради, следовало бы отметить, что до взятия крепости и моста на тот берег реки сумели переправиться разведчики, следом автоматчики мотострелковой бригады. Это они огнём остановили немецкую колонну, внесли сумятицу и разброд в ряды готового к отступлению противника. А если уж вспоминать до конца, то сперва наши сапёры расчищали склоны крутого утёса от мин, чтобы автоматчики могли начать подниматься к дороге и оттуда обрушить на врага свой огонь… Тяжёлая это и неблагодарная работа — вспоминать. Да ещё добираться до истины. Ну вот, хотя бы — в нашем разведывательном батальоне к началу операции насчитывалось около четырёхсот человек личного состава. А добрались до стен города и стояли на его пороге чуть менее пятидесяти… Так что думайте сами.
Нашему единственному и неизвестно откуда появившемуся танку Т-34 — скорее всего это был подарок командира корпуса — дали наконец развернуться и пропустили через узкие, в притирку, старинные ворота внутрь крепости. Предполагалось, что мы своими могучими ударными силами сумеем её отстоять, если противник попробует исправить свою ошибку — ведь немцы эту крепость могли держать и держать, а тут они бросили её на произвол судьбы, полагая, что мы к городу с этой стороны не подойдём. То было северо-западное направление, а нас традиционно ждали с востока.
Стрельба и последние схлёсты откатывались вглубь старого города. Сквозь тяжелые слоистые облака сверкнуло солнышко, и вдруг открылась великолепная картина: на огромной скале, окружённой со всех сторон рекой, возвышались старинные костёлы, православный храм, богатые городские постройки, даже один минарет подпирал небо, он принадлежал мечети, которая была переделана из христианского храма, а позднее, после изгнания турок, вновь возвращена церкви. На войне, как правило, кое-что удивляет, но мало что восхищает, а тут, поверьте — восторг, восхищение, необычайная целостность открывшейся картины. Разрушения минимальные, словно это неуёмное время сработало, а не война… Старую часть Каменец-Подольска венчали мощные каменные боевые башни, ворота, а вокруг всего города поднимались над землёй бастионы, укрепления и остатки крепостных стен. Как я узнал позднее, форты носили названия своих благодетелей, гильдий, национальных общин: русской, польской, казацко-украинской, армянской, еврейской… По слухам, другой мост, совсем не турецкий, а металлический (советский), который соединял Старый город с его новой промышленной частью и железнодорожным вокзалом, был взорван немцами при подходе наших войск с востока. Зато уж с северо-запада мы свалились на их голову совершенно, как говорится, «внезапу!»
Хоть я в боевой сумятице последнего штурма не участвовал, всё увиденное и пережитое (редкий случай!) словно бы влило в меня новые силы. Я стал себя ощущать если не здоровым, то оживающим, недаром знатоки утверждают, что в наступающих войсках раненые исцеляются куда быстрее, чем в отступающих.
«Если придётся оборонять крепость, следует оценить не столько её историческую важность, столько боевые качества и оборонительные возможности. Выяснить, с какой стороны она лучше защищена фортификациями и рельефом местности, а где её надо подпереть надёжными защитниками. Как в ней перемещаться, если придётся маневрировать — нас ведь для такой махины маловато…» Мы группой стали обходить все сооружения: башни, переходы, подвалы, погреба. Определяли наиболее уязвимые и наименее опасные участки и помещения, обменивались соображениями, подкрепляя их доводами, азартно чертили на земле и на стенах свои тактические схемы, обсуждали распределение людей и как осуществлять связь между ними… Мы всерьёз собирались отстаивать Турецкую крепость и ощущали себя незаурядными воителями.
Удивительное дело: память у меня нормальная, если у неё и есть особое отличие, так разве в том, что я больше запоминаю детали. А тут всё пространство крепости прямо врезалось в память: её стены, подъёмы, спуски, переходы, казематы, дворы, башня возле ворот (она прикрывала выход на замковый каменный мост), сами ворота — низкие, совсем ушли в землю — башня Кармалюка, пожалуй, самая внушительная по размерам, и Новая (тоже не пустяк, она прикрывает крепость с запада)… Больше перечислять не стану, да и некоторые названия забыл, но, поверьте, саму крепость, её опорные точки (не только башни) запомнил на всю жизнь. Когда через много лет пришлось вспоминать, понял: я собирался эту крепость оборонять, вот почему так тщательно её осматривал, готовился добросовестно к её защите. А как ещё можно сохранить жизнь своих подчинённых, тех, кто тебе доверился, да и свою собственную тоже?.. Жар, перепады температуры, может быть, усилили остроту восприятия, придали пафосный оттенок ожиданию баталии, которая могла разразиться здесь в ближайшие часы и минуты. Я никогда не воевал в подобной глухой обороне — не пришлось, а потому мне здесь всё было в новинку, захватывающе интересно…