Тамерлан. Потрясатель вселенной
Шрифт:
В те ненадежные времена раздоров татары все чаще и чаще обращали внимание на Тимура. Его личная смелость вызывала у них восхищение; его рискованные предприятия и победы становились любимой темой их разговоров. Рассказы об эмире Тимуре любили слушать даже те, кто сражался против него. Его мужество было единственной неизменной темой в их бесконечных фантазиях.
Многие из беков разочаровались в Хуссейне и перешли под знамена Тимура. Мангали Бога, один из старейших вождей кочевых племен монгольского происхождения, неожиданно прискакал и сел среди его беков. Раньше он был одним из самых неуемных его врагов — и как-то вызвался
— Теперь, вкусив хлеба-соли Тимура, — сказал Мангали, — я больше ни за что не обращу лица ни к кому.
Лишь благодаря бесстрашному предводительству Тимура и верности этих людей было создано владение, известное в истории как империя Тамерлана.
Впоследствии Мангали своим острым умом выиграл для Тимура битву. Отряд татар сражался с Кара-Юсуфом, вождем туркменов Черного барана. Воинов эмира теснили со всех сторон, и они уже чувствовали, что противник одерживает верх, но тут Мангали отъехал от своих беков и осматривал поле боя, пока не нашел то, что нужно — отрубленную голову туркмена с длинной бородой и выбритым черепом.
Эту голову Мангали насадил на копье и на всем скаку ворвался в передние ряды татар с криком, что Кара-Юсуф убит. Татары приободрились, а услышавшие это враги пали духом. Вскоре туркмены пустились в бегство, увлекая с собой живого и очень разгневанного Кара-Юсуфа.
Не раз эти проницательные и упорные татарские вожди спасали своего повелителя на краю гибели. Сохранился рассказ об Илчи-багатуре, доблестном Посланнике. Подобно наполеоновскому маршалу Мюрату он любил плюмажи и позолоченные сапоги. Возможно, благодаря великолепию внешнего вида, возможно, из-за вызывающей храбрости его часто отправляли посланником к другим правителям. Но он неизменно появлялся и на полях битвы — в оперении и позолоченных сапогах.
Тогда Тимур вернулся после отражения набега джете и искал враждебные войска бадахшанских правителей в горах, где берет начало река Аму.
Горные правители, отступая, поднимались все выше, в безлесную пустыню, где лежали глубокие снега и выпирающие скалы были источены столетиями бурь. Здесь, в ущельях, ледники ползли, словно безжизненные змеи, сланцы на стенах ущелий отливали багрянцем и пурпуром. И здесь же два маленьких войска играли в прятки вокруг вершин, скользили вниз по тысячефутовым склонам и пережидали бураны, сгрудившись подобно овцам.
Гонец привез Тимуру известие, что его передовой отряд захвачен в плен бадахшанцами, которые отступают вместе с пленниками по одному из ущелий.
Суровый кодекс татар гласил, что предводитель не должен покидать своих людей, пока вызволить их в человеческих силах. Однако шедшие с Тимуром воины не видели возможности помочь товарищам. Тимура вывели из себя их понурость и отсутствие надежды. Он приказал им сесть в седла и выступил, поставив гонца проводником, искать среди вершин путь, ведущий в ущелье, по которому спускались бадахшанцы.
Путь по обледенелым тропинкам был нелегок, кони то и дело оскальзывались и вместе со всадниками катились кубарем в вечность. Сам Тимур двигался так быстро, что с ним было всего тринадцать человек, когда он вышел в то ущелье и поспешил захватить перевал, пока бадахшанцы не успели добраться до него. Со
В первом отряде противника было только пятьдесят воинов, но внизу в ущелье появились еще двести. Тут Илчи-багатур совершил фланговый обход в одиночку, проехав по краю ущелья, и стал спускаться к наступавшим двум сотням. При виде его в собольей шубе, перехваченной блистающим поясом, и медвежьей шапке, горцы остановились. Он появился словно бы невесть откуда, под ним был кровный жеребец. Лук его лежал в чехле, сабля — в инкрустированных золотом ножнах слоновой кости.
— Эй вы, сыновья потаскух, — окликнул их Илчи. — Натяните поводья и взгляните. Тот человек наверху — эмир Тимур.
Разъезжая среди них, словно совсем не думая о сражении, татарин сквозь дождь стрел настойчиво указывал им на Тимура в знакомом островерхом шлеме.
— Подумайте, — серьезным тоном советовал Илчи, — если погибнете, даже ваши родные назовут вас глупцами. Какой смысл погибать здесь — сейчас, — когда эмир Тимур находится между вами и безопасностью? Было бы лучше заключить перемирие. А самое лучшее — собрать пленных, отправить к нему и таким образом снискать его расположение.
Так Илчи уговаривал их. И они в полной растерянности спешились и склонились перед ним, убежденные, что силы татар велики, раз такой бек появился среди них в одиночестве. Илчи тоже спешился и — как повествует хроника — погладил их по затылкам. Вскоре дождь стрел прекратился, и к Илчи привели пленников, тот придирчиво осмотрел их.
— Неужели отправите эмиру Тимуру его людей, будто скот, без оружия? — упрекнул он бадахшанцев. — Когда вы захватили их, они были с саблями.
Горцы пребывали в горестной растерянности. Вверху на гребне они видели поджидавшего их грозного Тимура. Путь к спасению был прегражден. В конце концов они последовали совету Илчи. Вернули пленникам оружие, багатур повел шестьсот вызволенных татар к гребню и объявил Тимуру, что бадахшанцы готовы поцеловать его стремя.
Тимур тут же спустился, и бадахшанские воины, теперь более испуганные, чем были враждебными поначалу, дали мирную клятву на своих луках. Тимур с Илчи занимали их разговорами, пока не подоспели отставшие основные силы татар.
— Для стоянки это место не годится, — заявил тогда привередливый посланник. — Есть здесь нечего, спать можно только в снегу.
Бадахшанские военачальники предложили всем вместе отправиться в кишлаки, и они спустились с «крыши мира» на пиршество.
Эта гасконада Илчи Доблестного сродни поведению маршала Мюрата на мосту, соединявшем Вену с левым берегом Дуная, когда он, помахав платком австрийцам, перешел мест и уселся на австрийскую пушку, а его подчиненные тем временем извлекали из-под моста заложенные мины.
Примерно год спустя Илчи-багатур погиб, пытаясь переплыть на коне через реку.
Они понимали, эти татарские беки, что под командованием Тимура вряд ли проживут долго. Но он подвергался равному с ними риску, и шрамов на теле у него было не меньше, чем у них. Дни, проведенные с ним, были наполнены ликованием, и беки с песней бросались в бой, как до них берсерки-викинги.
— Это время, — сказал как-то один из них, — праздничная пляска для воинов. Поле битвы — танцевальный круг, боевые кличи и лязг оружия — музыка, а кровь противника — вино.