Тамерлан
Шрифт:
Тогда, как пловцы ныряют в омут, он, пригнувшись, юркнул под верблюжьи животы и мгновенно предстал перед армянином:
— С благополучным прибытием, почтеннейший!
— Благодарствую.
— Издалека ли?
— Да вот… караванный путь… Сами знаете.
Разве можно сказать, что путь был недолог и недалёк, что незадолго перед тем вышел весь этот караван из крепости, из-под сени Синего Дворца, прошёл снаружи городских стен и через Железные ворота снова вступил в город, прошёл по базарным улицам.
Если
Как бы заговорили купцы о своём благодетеле, о высоком своём покровителе, о Повелителе Мира Тимуре!
Пушок нашёл ответ:
— Вот, потерялся у меня караван, думали — пропал, да, благодарение богу, по милости повелителя, — вот он!
— А товар? — не слушая Пушка, допытывался Садреддин-бай.
— По покупателю. Кому что.
— Мне бы кож.
— Много?
— А почём?
— По сту.
Садреддин-бай отступил, жуя губами, но тотчас приступил опять:
— Я ослышался. Почём, почтеннейший?
— По сту.
Тощий кошелёк беспомощно качнулся на животе старика, но Садреддин-бай решительно схватился за него.
— Дам задаток на сто кип. Полный расчёт через два дня.
— Наличными по сту. Иначе — сто двадцать пять.
— Окончательно?
— Деньги ваши, товар мой.
— Сто десять.
— Видите, я ещё не развьючился. Так? Ещё торговать не начал. Ещё с купцами не потолковал. Так? Хотите брать — берите по моей цене. Нет ждите, какая на завтрашний день станет.
— Вот, берите задаток.
— Сколько тут?
— За десять кип.
— За десять дали, а хватаетесь за сто! — пренебрежительно отмахнулся Пушок.
— Пускай! Вашу руку!
— На почин! — уступил Пушок. — Сто кип по сто двадцать пять ваши. Расчёт завтра вечером.
— Я просил два дня.
— Не могу ждать.
— Давайте!
Но купцы уже обступали Пушка, обегая караван, протискиваясь между верблюдами, выныривая из-под верблюдов.
— Кожи! — нёсся слух по базару.
Опустел Кожевенный ряд, к Тухлому водоёму бежали как на пожар. Вскоре верблюдов уже с трудом удавалось провести на развьючку или вывести со двора, так стиснулся со всех сторон народ — кто закупать кожи, кто поглядеть на торговлю больших купцов.
Некоторые, наклaнявшись Пушку, заводили разговор издалека:
— Как так случилось, почтеннейший, — не успели мы вас проводить, как назад встречаем?
— Лихорадка затрепала. Пришлось воротиться! — нетерпеливо вздыхал Пушок, чувствуя в себе такую полноту сил, такой преизбыток бодрости и здоровья, каких за всю жизнь не было. Даже забыл, что зад всё ещё саднил от недавней скачки, намученный сегодняшней, хотя и недолгой, ездой.
Но другие приступили без обиняков:
— Что за товар?
— А чего вам?
— Не кожи?
— А если кожи?
— Берём…
— Сколько
— Цена?
— Сто пятьдесят.
— За кипу?!
— А что?
— Мы как ни спешили, по пятнадцать едва успели сбыть!
— Давно?
— Да какое там давно!
— А нынче цена другая. Тогда и я соглашался на семьдесят.
— Мы помним!
— А теперь привёз. Берите. Завтра может подорожать.
— А сказывали, будто у вас кожи пропали!
— Нашлись.
— Ну и цена!
Кто ещё мялся, переглядываясь, другие уже протискивались к армянину платить.
Садреддин-бай один толкался по опустелым переулкам, разыскивая то одного, то другого из ростовщиков.
Но и постоянные ростовщики, и менялы, тоже иногда дававшие деньги в рост, тут же вычитали месячный нарост долга, давали деньги с таким расчётом, что заимодавцы, оступись только, попадали к ним в неоплатное рабство.
— Ваш залог? — спрашивал ленивый, огромный, как слон, почти весь прикрытый своим животом перс, ростовщик, у костлявого Садреддин-бая.
— Дом заложу.
— Стоимость?
— Оцениваю в пять тысяч!
— Неслыханно! Кому нужен дом?
— Отличный дом.
— Дом купца в лавке с товаром. А она у вас есть? Она полна товара?
— Вы же знаете меня! Я у вас брал. Всегда рассчитывался.
— Какая мне радость, если со мной рассчитываются в срок!
— Я очень прошу. Одолжите.
— Дом приму за одну тысячу.
— Но ему цена десять! В пять его всегда считают при закладе.
— Уже закладывали?
— Однажды. Давно.
— Тысяча.
— Не хватит!
— Сколько надо?
— Двенадцать.
— При закладе пяти! Что вы!
С трудом раздобыл Садреддин-бай три тысячи под залог дома и, подписав расписку на шесть тысяч и закладную на дом, кинулся в армянский караван-сарай.
Наступал вечер. Но у Тухлого водоёма по-прежнему толкались купцы, добиваясь кож от Пушка.
Караван перестали развьючивать. По десятку, по два десятка верблюдов уходили вслед то за одним, то за другим из купцов. Были такие покупатели, что сразу по десятку верблюдов уводили за собой, когда к Пушку пробился наконец совсем истомлённый духотой и давкой Мулло Фаиз:
— Почтеннейший! С благополучным прибытием!
— Благодарствую.
— Благосклонно ли взирает всевышний на успехи ваши?
— Вам кож?
— Цена?
— Всё распродал. Осталось мешков тридцать.
— Почём за кипу?
— Двести.
— А?
Мулло Фаиз мягко привалился к стене, сполз и сел у ног Пушка, удивлённый, что язык его отчего-то застревает между зубами.
Он попытался раздвинуть челюсть, но правая рука не поднялась.
Он поднял левую руку ко рту, но в глазах его потемнело, и он покатился куда-то с порога вниз, в разверзшуюся бездну, во тьму.