Тамерлан
Шрифт:
— Прибыл!
Но снизу уже снова подкинули кирпич; мерный бесперебойный лад труда не оставлял времени на разговоры.
Снова взлетел кирпич, и снова, не глядя, схватил его на лету сухой старик и подал каменщику.
За тем, чтоб строители не сбивались с порядка, недремлющим оком надзирали безмолвные стражи с длинными, гибкими прутьями в руках.
Наконец Мухаммед-Султан покинул гостей и, пока они рассаживались в большой длинной зале под высоким расписным потолком, вышел со двора и пошёл через сад к строительству.
Один Аргун-шах шёл за ним вперевалочку, прихватывая
— А скажите-ка… — проговорил, не оборачиваясь, Мухаммед-Султан, но, не договорив, усомнился: «Удобно ли спрашивать?»
Аргун-шах, преодолевая одышку, поторопился догнать царевича, чтоб слышать ясней.
— Что-то я не заметил мирзу Искандера.
Аргун-шах даже остановился от неожиданности: «Угадал я, угадал! Его-то он и высматривал, когда гороскоп читали! Его, его!..»
— Здоров ли? — снова проговорил царевич.
— Здоров он, здоров. Да он ведь позавчера уехал. Ещё позавчера, да.
— А знал, что нынче я приеду? Что я приеду нынче, он знал?
Аргун-шах удивился, как жёстко звучит голос царевича, как у деда! При деде царевич так не говорил. И, оробев, Аргун-шах не посмел покривить душой.
— Ещё бы!
— Знал?
— Едва вы из Бухары выехали, тут уже все знали!
— И уехал?
— И уехал, да.
Они подошли к узкой нише ворот, от коих по обе стороны ставились две башни, ещё едва поднявшиеся над уровнем ниши.
Перед воротами царевич остановился и свежими, отдохнувшими за поездку глазами поглядел на изразцовый узор. Изо дня в день глядя, как клали здание, он не мог понять, хорошо ли оно. Теперь взглянул, как бы впервые это увидел, и остановился.
Обагрённая октябрьскими ветрами листва сада будто расступилась, дабы не затмевать небесной лазури ворот. Узоры свивались в гроздья, в соцветия и казались вплавленными в голубой воздух, рядом с плотной, словно выкованной из тяжёлой меди, листвой осени.
Мухаммед-Султан, сутулясь, неподвижно стоял на тонких ногах, туго обтянутых высокими сапогами, прикидывая, не оплошал ли в чём мастер.
Аргун-шах, замерев позади царевича, не глядел на новое зданье. Он глядел на царевича: что-то в нём изменилось. Так же сутуловат; так же, но по-иному. Прежде казалось, что сутуловат он от почтения к деду, от послушания, от скромности. А нынче — не то. Нынче, кажется, сутуловат он так, будто пригнулся, примериваясь, приглядываясь, прислушиваясь; пригнулся, как воин, перед тем как разогнуться для удара. Иной он какой-то нынче, с прежним несравним. И Аргун-шах, попятившись, одёрнул свой халат и, разгладив бороду, распрямился.
Не оглянувшись, царевич через забрызганный известью порог вошёл во дворик.
Заметив царевича внизу под собой, сухой старик сказал, перекидывая кирпич каменщику:
— Вот он!
Каменщик тоже взглянул и остерёг старика:
— Гляди, дядя Муса!
— А что?
— Ему на голову не ур…
Не надо б было говорить под руку! Подкинутый снизу кирпич ткнулся в пальцы старого Мусы, полетел назад и стукнулся у самых ног царевича.
— Эй! — крикнули снизу.
— Кто это? — проревел, вскакивая на стену, страж.
Размеренный лад кладки
По крутым ступеням Мусу сволокли вниз, а место его тут же занял другой строитель.
Во дворе его уже ждали нижние стражи и, чтоб не тревожить царевича, поволокли виноватого за стену.
Аргун-шах вздрогнул и метнулся от неожиданности, услышав рядом столь знакомый жёсткий голос Тимура:
— Ремня!
Аргун-шах быстро глянул по сторонам. Откуда он? Нет, его тут не было. Это сказал Мухаммед-Султан.
Аргун-шах ещё попятился и застыл поодаль, всё больше робея перед царевичем, больше, чем робел перед Тимуром: о Тимуре Аргун-шах всё знал. Знал, когда он опасен, и знал, как уберечься от опасности. А тут надо было сперва приглядеться.
Аргун-шах подумал: «Счастье, что мне первому из всех в Самарканде далось это понять: не так-то он прост, этот царевич. Впрямь наследник Тимура! Ой, не прост!»
О Мухаммед-Султане давно знали: он в походах строг. Ему Тимур сорок тысяч войска давал, когда он заслонял царство от кочевников, когда строил крепости и подновлял старые на севере, по реке Ашпаре. Ещё пять лет назад, двадцатилетним царевичем, прошёл он с немалым войском через весь Иран, к берегам Персидского залива, взыскать с богатого острова Ормузд дань и недоимки от Мухаммед-шаха Ормуздского. Царствуя на острове, закрытом ото всех врагов морскими волнами, богатея на торговле между Ираном, Индией и Китаем, перепродавая амбру, жемчуг, алые шелка и пряности, Мухаммед-шах накопил на своём острове несметные сокровища, уверенный в их безопасности. Но, едва прослышав о приближении Мухаммед-Султана, он выслал ему вперёд дань за год, триста тысяч динаров, и поклялся выплатить все невыплаты за прежние годы, отдав в счёт долга немало золота, вьюки жемчуга и китайских тканей. Исполнив наказ деда, внук не пошёл дальше и вернулся довольный, что, не обнажив меча, устрашил Мухаммед-шаха на его неприступных островах. А не поспеши Мухаммед-шах, Мухаммед-Султан перешёл бы через море, сумел бы перейти, если так приказал ему дед.
Мухаммед-Султан не шевельнулся, когда увидел, что зодчий, строящий эти стены, идёт к нему.
Зодчий Мухаммед-бини-Махмуд, исфаханец, хилый, седой, с очень маленьким лицом и очень большими круглыми лиловыми глазами, остановился и как-то странно, не то вздёрнув плечо над головой, не то уронив голову под плечо, поклонился.
Но Мухаммед-Султан не ответил, продолжая неподвижно стоять и осматривать уже высокие стены мадрасы и всё ещё далёкую от завершения ханаку.
— Долго кладёшь! — сказал царевич.
Зодчий не ответил, а снова так же странно поклонился.
— Всегда вход ставят выше смежных стен. А у тебя он… ниже?
— Вровень, господин. Не ниже.
— Никто не говорил, что так хорошо.
— И не было бы хорошо. А мы башни воздвигаем. Они поднимутся и означат вход. К тому ж стены украшены скупо, а вход изукрашен. Тем и хорош.
— В Иране так не ставят.
— Нет, господин. Не ставят. Я это здесь понял, от здешних мастеров. От отца я познал зодчее дело. А здесь научился сочетать зодчество с украшением стен. Хорезмийские мастера научили.