Тамиздат. Контрабандная русская литература в эпоху холодной войны
Шрифт:
Трудно представить себе, чтобы Иван Денисович после десяти лет в лагерях шел по той же дороге. Тем не менее у него много общего с лирическими героем Межелайтиса, будь то закрученный спиралью моток колючей проволоки, принимающий форму чуть не библейского тернового венца, сама дорога, радостно, виток за витком, ведущая в соцреалистическую утопию, или легкие, сжимающиеся и расширяющиеся от свежего воздуха до мифологических размеров, подобно разбегающимся виткам спирали. Сознательно зарифмовав «Ивана Денисовича» с такими воодушевляющими мифологическими образами, Твардовский дал повести Солженицына мощный толчок, так что она неизбежно должна была раскручиваться по спирали дальше, на страницах «Нового мира» или где-то еще, в России или за рубежом, отталкиваясь от своей отправной точки – лагеря, где отбывает срок Шухов, и его дня.
207
Там же. С. 7. Последнее стихотворение переведено Ст. Куняевым.
Расширяющиеся циклические структуры в целом характерны для Солженицына. Они отражают описываемые им замкнутые пространства, пронизывают многие его тексты и дают о себе знать в некоторых названиях: «В круге первом», который переносит дантовскую преисподнюю в контекст ГУЛАГа; «Красное колесо» – многотомная эпопея с отдельными «узлами», посвященными конкретным историческим вехам; «Архипелаг ГУЛАГ» – метафора системы лагерей как островов. Не только «Иван Денисович», но и большинство других художественных произведений Солженицына тяготеют к закольцованности и завершенности, что выделяет их на фоне лагерной литературы как жанра, который по определению незавершен и неисчерпаем. Ни один из лагерных нарративов не может дать полной картины сам по себе, потому что всегда остаются свидетельства, которые
Нельзя не увидеть циклические структуры и в биографии самого Солженицына. Если Шаламов умер в нищете в московской психиатрической больнице через четыре года после того, как «Колымские рассказы» впервые вышли отдельной книгой в Лондоне в 1978 году 208 , Солженицын после двадцати лет изгнания в 1994 году с триумфом вернулся в Россию. Из города Кавендиш в штате Вермонт, где он в уединении жил и работал с 1976 года, Солженицын отправился самолетом на Аляску, откуда вылетел во Владивосток, а затем на поезде через всю страну доехал до Москвы. Несколькими годами позже его торжественно принял президент Путин, некогда работавший в той же организации, что за полвека до того бросила Солженицына и миллионы таких, как он, за колючую проволоку, в той же организации, что в 1974 году преследовала его и выдворила из страны. Символичный маршрут его путешествия туда и обратно, в изгнание и домой, на родину, – по сути, полный круг, географический и биографический, который восходит к мифу, породившему Ивана Денисовича в 1962 году, когда эта спираль, состоящая из множества витков, начала раскручиваться (и, по-видимому, раскручивается по сей день). Можно задаться вопросом, исчерпал ли себя «первоначальный импульс», из которого вырос миф «Ивана Денисовича», или мы до сих пор находимся под его чарами. Солженицына можно охарактеризовать как одного из величайших мифотворцев советской (или антисоветской) литературы, тогда как большинство других авторов лагерной литературы, поднимавших те же вопросы, но сюжетно и стилистически иначе – так что печататься могли только за границей, – скорее, как мифоборцев. Их рукописи, отвергнутые на родине и выходившие в тамиздате, не вписывались в советскую мифологию, которую Солженицын, вопреки своим лучшим намерениям, не только использовал, но и помог укрепить. Этим произведениям недоставало положительного героя или других обязательных атрибутов соцреализма, либо они игнорировали саму его морфологию, его анатомическое строение, например витки спирали, в которых гнездятся мифы.
208
Шаламов В. Колымские рассказы / Под ред. и с предисл. М. Геллера. Лондон: Overseas Publications Interchange, 1978.
Соцреализм на другом берегу: Запад читает Солженицына
Когда рукописи на тему ГУЛАГа вывозили из Советского Союза, публиковали, читали и рецензировали за рубежом, нередко выяснялось, что от их авторов ждут, в сущности, чего-то подобного требованиям соцреализма на родине. Не только в России, но и за рубежом «Иван Денисович» оказался своего рода мерилом художественного достоинства контрабандных рукописей, попавших на Запад после публикации Солженицына в России. Резонанс от солженицынской повести за рубежом был не менее сильным, чем в России, – предполагалось, что «Иван Денисович» продолжает путь, которым русская литература следовала прежде и которого ей надлежит придерживаться и дальше. Годы спустя Солженицын расколол сообщество русских эмигрантских литераторов и критиков: одни продолжали провозглашать его величайшим писателем советской эпохи и ключевой фигурой диссидентского движения, другие не просто держались противоположного мнения, но даже заявляли, что такого писателя не существовало вовсе 209 . В 1974 году, когда Солженицына выслали на Запад, разрыв между этими двумя группами только увеличился. Держась в стороне от других эмигрантов третьей волны, не принимавших его все более националистической, антизападной и антисемитской риторики и саркастически окрестивших место, где писатель уединился, «вермонтским обкомом», Солженицын нашел поддержку у эмигрантов первой и второй волны, которые в 1962–1963 годах, за редким исключением, приняли «Ивана Денисовича» с благоговением и оставались уверены, что в произведениях Солженицына слышен голос пророка 210 .
209
См., например, Ульянов Н. Загадка Солженицына // Новое русское слово. 1971. 1 августа. Эта скандальная статья вызвала бурную дискуссию в эмигрантских кругах – ходили даже слухи, что она написана по заказу КГБ.
210
Семенов-Тян-Шанский А. (епископ). День Ивана Денисовича // Вестник РСХД. Апрель 1972. № 106. С. 357. Об отношениях Солженицына с эмигрантами третьей волны см. его эссе «Наши плюралисты», впервые опубликованное в «Вестнике РХД» (1983. № 139. С. 133–160), а также его воспоминания: Солженицын А. И. Угодило зернышко промеж двух жерновов: Очерки изгнания. Часть первая (1974–1978) // Солженицын А. И. Собр. соч. в 30 т. Т. 29. Угодило зернышко промеж двух жерновов: Очерки изгнания. М.: Время, 2022. С. 11–319.
Хвалебные отзывы старшего поколения эмигрантов о Солженицыне и его повести поддерживали западные СМИ, научные и культурные учреждения. Помимо двух русскоязычных пиратских изданий, вышедших в Лондоне сразу же после публикации «Ивана Денисовича» на родине, в одночасье появились и два конкурирующих английских перевода; спешно готовились переводы и на другие языки 211 . Чтобы повысить продажи на волне неслыханной популярности «Ивана Денисовича», издательство Praeger Publishers даже изменило название повести Федора Абрамова о коллективизации «Вокруг да около», в 1963 году, через несколько месяцев после первой публикации в советском журнале, выпустив ее в английском переводе под заголовком «Один день новой жизни» (One Day in the New Life) 212 . Рукопись другого автора, Георгия Владимова, ходившую по Москве в самиздате, один эмигрантский критик приписал Солженицыну лишь на основании ее темы 213 . В общем, как указывает Полли Джонс, только в 1963 году, когда «Иван Денисович» вышел в Европе и Северной Америке «в многочисленных переводах и огромными тиражами», «советская литература стала „сенсацией“» для западного читателя 214 .
211
В 1962 и 1963 годах лондонское издательство Flegon Press выпустило «Ивана Денисовича» двумя книжными изданиями по-русски, причем издание 1963 года представляло собой просто копию новомирской публикации, сделанную с помощью фотостата. Об Алеке Флегоне и его правовых спорах с Солженицыным см.: Jacobson A. Pirate, Book Artist: An Introduction to Alec Flegon // Wiener Slavistisches Jahrbuch. 2020. P. 240–253. Первый из двух переводов на английский был выполнен Максом Хейвордом и Рональдом Хингли и вышел с предисловием Хейворда и Леопольда Лабедза (New York: Praeger, 1963); второй перевод выполнил Ральф Паркер, книга вышла с предисловием Марвина Калба (New York: Dutton, 1963). «За русской трагедией Солженицына следует теперь американская комедия», – писал Сидни Монас о двух издателях, «соревнующихся, кто первый представит книгу американской публике» (Monas S. Ehrenburg’s Life, Solzhenitsyn’s Day // Hudson Review. Spring 1963. Vol. 16. № 1. P. 121). «Появление его повести на английском языке, – писал Роберт Конквест, – в корне отличалось от обычного „перевода“ какого-нибудь „писателя“» (Conquest R. Solzhenitsyn in the British Media // Solzhenitsyn in Exile / Ed. J. B. Dunlop, R. S. Haugh, M. Nicholson. Stanford, CA: Hoover Institution Press, 1984. P. 4). В том же году NBC выпустила телевизионную экранизацию «Ивана Денисовича» (One Day in the Life of Ivan Denisovich, реж. Д. Петри, в главной роли Джон Эббот), а в 1970 году вышел снятый по повести художественный фильм совместного производства Норвегии, Британии и США (реж. К. Вреде).
212
Абрамов Ф. Вокруг да около // Нева. 1963. № 1. С. 109–137; Abramov F. One Day in the New Life / Trans. D. Floyd. New York: Praeger, 1963. Вскоре после публикации повести Абрамова редактор «Невы» Сергей Воронин был вынужден покинуть этот пост за недостаточной бдительностью.
213
Бург Д. О рассказе Солженицына «Псы», падении Хрущева и судьбе Твардовского // Посев. 1964. 18 декабря. Роман Владимова «Верный Руслан», где о расформировании сталинских лагерей и начале оттепели повествуется как бы от лица караульной собаки, начал ходить в самиздате без имени автора вскоре после публикации «Ивана Денисовича». В тамиздате роман вышел лишь через десять лет: Владимов Г. Верный Руслан: История караульной собаки. Франкфурт: Посев, 1975.
214
Jones P. The Thaw Goes International. Soviet Literature in Translation and Transit in the 1960s // The Socialist Sixties: Crossing Borders in the Second World / Ed. A. E. Gorsuch, D. P. Koenker. Bloomington: Indiana University Press, 2013. P. 121. «По иронии судьбы, – замечает Джонс, – отказ Советского правительства присоединиться к международному соглашению об авторском праве способствовал „интернационализации“ советской литературы в этот период, позволяя сосуществовать разным изданиям одного и того же текста, что зачастую только подогревало медийный интерес» (Р. 124).
Однако если в России сенсационность «Ивана Денисовича» объяснялась прежде всего новизной ее содержания, западные читатели уделяли больше внимания форме повести. Рецензенты один за другим заявляли, что «в самих фактах, рассказанных Солженицыным, нового ничего нет» 215 , нет «ничего, что уже не было известно из печальных и страшных историй тех, кто выжил [в лагерях] в России, Германии и [других] странах» 216 . В информационном плане повесть Солженицына даже назвали «чрезвычайным запозданием»:
215
Гаранин Е. Повесть, после которой писать по-прежнему нельзя… Об «Одном дне Ивана Денисовича» А. И. Солженицына // Посев. 1962. 23 декабря.
216
Reeve F. D. The House of the Living // Kenyon Review. Spring 1963. № 2. P. 357.
И что она разоблачает? Для нас, людей Запада <…> она не разоблачает
Вместе с тем, как утверждал другой эмигрантский критик, ни одна из сотен книг о лагерях, выходивших на Западе по меньшей мере с 1920-х годов, не могла сравниться с повестью Солженицына в плане художественном 218 . В рецензии на два первых английских перевода Франклин Рив предостерегал англо-американскую аудиторию от прочтения «Ивана Денисовича» как «очередного выступления на международной политической олимпиаде», потому что «эта книга не столько об истории или политике, сколько о людях» 219 . На Западе содержательная ценность произведения Солженицына даже блекла по сравнению с более ранними лагерными свидетельствами тех немногих, кто выжил в ГУЛАГе, или – чаще – эмигрантов второй волны, во время войны оказавшихся за границей вместе с немцами 220 . Годы спустя, когда они писали рецензии на «Ивана Денисовича» для эмигрантской прессы, многие из них, включая бывших коллаборационистов, соотносили этот текст с собственной жизнью, потому что, если бы им не удалось после войны избежать принудительной репатриации в Россию, они вполне могли разделить участь Ивана Денисовича, приговоренного к десятилетнему заключению всего за два дня в немецком плену. «Сбежавшие из антиутопии» авторы этих воспоминаний «подходили Западу в качестве оружия в холодной войне», но они же отчасти создавали атмосферу, в которой Хрущев «почувствовал себя обязанным в 1954–1956 годах не только освободить большинство политзаключенных, но и позволить некоторым из этих иностранных граждан более или менее спокойно вернуться на родину» 221 , где они тоже принялись писать мемуары. Однако до Солженицына лагерная тема за рубежом сводилась почти исключительно к документальному жанру: среди этих текстов едва ли нашлись бы значительные художественные произведения, прозаические или поэтические. «Иван Денисович» стал на Западе сенсацией именно потому, что был текстом художественным. Так, Глеб Струве признавался, что его удивила литературная форма, потому что он ожидал достоверного свидетельства 222 . Коротко говоря, не столько тема «Ивана Денисовича», сколько его литературные качества побудили эмигрантских критиков, западных ученых и журналистов отнести повесть к традиции русской классики, из которой она, по их мнению, и выросла.
217
Гуль Р. А. Солженицын, соцреализм и школа Ремизова // Новый журнал. 1973. № 71. С. 59–60.
218
Слизской А. «Один день». Повесть Солженицына // Русская мысль. 1962. 25 декабря.
219
Reeve F. D. The House of the Living. P. 356–357.
220
В этой связи чаще всего вспоминают такие книги, как «Россия в концлагере» Ивана Солоневича (1934), «Завоеватели белых пятен» Михаила Розанова (1951), «Путешествие в страну зе-ка» Юлия Марголина (1952), «Тюрьмы и ссылки» Иванова-Разумника (1953), «Восемь лет во власти Лубянки» Юрия Трегубова (1957), «Трудные дороги» Геннадия Андреева (1959). Публикации о ГУЛАГе выходили на Западе и раньше, еще в 1920-е годы, например «Двадцать шесть лет тюрем и побег с Соловков» Юрия Безсонова (1928), «Десять месяцев в большевистских тюрьмах» (Ten Months in Bolshevik Prisons) Ирен Дубасовой (1926) и «Адские острова: советская тюрьма на Дальнем Севере» (An Island Hell: A Soviet Prison in the Far North) Созерко Мальсагова. В результате амнистии, объявленной после подписания соглашения Сикорского – Майского в 1941 году, когда Сталин освободил польских заключенных, чтобы они под командованием генерала Андерса воевали на стороне СССР с нацистской Германией, вскоре после войны на Западе начали появляться польские свидетельства о ГУЛАГе. Книга Густава Херлинга «Иной мир» (Inny swiat, впервые опубликована в 1951 году в английском переводе Юзефа Марека под названием A World Apart) выделяется в силу своих художественных достоинств, однако ей предшествовали «Советское правосудие» (La Justice Sovietique) Сильвестра Моры и Петера Зверняка (1945), исследование «Принудительный труд в Советской России» (Forced Labor in Soviet Russia, 1947) Д. Ю. Далина и Б. И. Николаевского и «На бесчеловечной земле» (Na nieludzkiej ziemi, 1947) Юзефа Чапского, а также антология «Темная сторона Луны» (The Dark Side of the Moon, 1946) с предисловием Т. С. Элиота.
221
Toker L. Gulag Literature and the Literature of Nazi Camps: An Intercontextual Reading. Bloomington: Indiana University Press, 2019. P. 63.
222
Струве Г. О повести А. Солженицына // Русская мысль. 1963. 12 февраля. Тенденция читать даже художественные свидетельства о ГУЛАГе как документальную прозу проявляется уже в одной из первых рецензий на «Ивана Денисовича» в эмигрантской прессе, где повесть названа «воспоминаниями»: Гущин К. Событие, о котором заговорила вся страна // Посев. 1962. 14 декабря.
В этой вековой традиции, основанной на гуманистических ценностях, впрочем, безвозвратно скомпрометированных историческими потрясениями XX века, включая ГУЛАГ, текст Солженицына перекликался в первую очередь с «Записками из Мертвого дома» Достоевского, первым художественным произведением на русском языке о жизни в заключении. Публикация «Ивана Денисовича» в 1962 году совпала со столетним юбилеем первого книжного издания романа Достоевского о сибирской каторге 223 , и тамиздатовские критики ухватились за это совпадение, чтобы указать на преемственность между классиком XIX века и его советским продолжателем, несмотря на то что большинству заключенных ГУЛАГа царская каторга показалась бы просто отдыхом. Рядом с повестью Солженицына повествование Достоевского о тюрьме и каторге и в самом деле выглядело «несколько мудреным и несколько надуманным» (пусть даже и по той причине, что квазиавтобиографический герой Достоевского, Александр Петрович Горянчиков, – литератор и дворянин, а не крестьянин) 224 . Но историческая аналогия между двумя произведениями, написанными с разницей в сто лет, давала надежду, что «следующая заметная книга Солженицына станет, возможно <…> „Преступлением и наказанием“ своей эпохи», как говорилось в рецензии с оптимистическим названием «Живой дом» (по ассоциации с «Мертвым домом» Достоевского) 225 . Эмигрантский критик Вячеслав Завалишин высказал мысль, что повесть не только «невольно стала юбилейным подарком Достоевскому», но «обострила интерес и к „Запискам из Мертвого дома“» в России, где экранизацию романа Достоевского по сценарию Виктора Шкловского показывали в «до отказа переполненных залах» кинотеатров – впервые с начала 1930-х годов, когда она была создана 226 .
223
Достоевский Ф. М. Записки из мертвого дома. СПб.: Тип. Эдуарда Праца, 1862. Разрешение цензуры на публикацию было получено 8 января 1862 года. Ранее роман выходил частями в журналах «Русский мир» и «Время».
224
Monas S. Ehrenburg’s Life. P. 119.
225
Reeve F. D. The House of the Living. P. 360.
226
Завалишин В. Повесть о «мертвых домах» и советском крестьянстве // Грани. 1963. № 54. С. 133–134. Завалишин не оговаривает, что советский биографический фильм «Мертвый дом, или Тюрьма народов» (реж. В. Федоров) был заказан как изобличение пороков царского режима, а Достоевский в фильме представал как мятежник и жертва царизма. Фильм был снят в 1932 году, незадолго до того, как Достоевский попал под запрет до конца сталинского периода.
Подобные параллели между повестью Солженицына и ее предполагаемым предшественником в XIX веке вписываются в стремление старшего поколения русских эмигрантов сохранить дореволюционную русскую культуру от подавления, осквернения или полного уничтожения на родине в советскую эпоху. Безусловно, сравнивать Солженицына с Достоевским в официальной советской прессе, даже после того, как в годы оттепели с Достоевского сняли запрет 227 , было весьма рискованно; тамиздатовские критики считали своим гражданским долгом заполнить этот пробел, особенно когда речь заходила о религиозных мотивах и проблематике Достоевского, на которых в советской критике и литературоведении старались не заострять внимания. Во многом по той же причине Александр Оболенский возвел «баптиста Алешку», «сектанта», отбывающего срок вместе с Иваном Денисовичем, к его тезке, младшему и самому праведному из братьев Карамазовых, помещенному в советский контекст 228 . По замечанию другого эмигрантского критика, предком солженицынского Алешки скорее можно было назвать татарина Алея из «Записок из Мертвого дома»: он не только делит с героем Достоевского нары, как Алешка с Шуховым, но тоже почти его тезка, к тому же «они родственны друг другу по особой одаренности их светлых душ», не затронутых бесчеловечной тюремной обстановкой 229 .
227
Публикация произведений Достоевского возобновилась в первые годы оттепели: Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 10 т. М.: ГИХЛ, 1956–1958.
228
Оболенский А. Алеша Достоевского и Солженицына // Русская мысль. 1972. 7 сентября.
229
Лопухина-Родзянко Т. Духовные основы творчества Солженицына. Франкфурт: Посев, 1974. С. 57.
В сравнительном исследовании «Ивана Денисовича» с классическим романом Достоевского югославский диссидент Михайло Михайлов указал на удивительную параллель не только между датами публикации обоих произведений, но и между такими вехами XIX и XX веков, как отмена Александром II крепостного права в 1861 году и освобождение политзаключенных при Хрущеве с последующей реабилитацией примерно сто лет спустя.
Конечно, – признает Михайлов, – и одному и другому необходимо было какое-то извинение за необычную и «щекотливую» тему. Достоевский в нескольких местах подчеркивает, что таких каторг, как он описал, больше не существует <…> То же самое вместо Солженицына делает Твардовский… 230
230
Михайлов М. Лето московское 1964. Мертвый дом Достоевского и Солженицына / Пер. с сербскохорв. Я. Трушновича. Франкфурт: Посев, 1967. С. 141.