Танцовщица Гора
Шрифт:
Стоять перед дверью, было бессмысленно, мужские шаги затихли вдали. Я отползла от двери, и на ощупь нашла свою миску, в которой оказалось немного хлеба и сырых овощей. Проглотив положенный мне ужин и запив водой, я отправилась в противоположный угол к ведру, чтобы справить нужду. Затем я легла в центре фургона на расстеленные там одеяла. В фургоне было темно, но весьма уютно, если такое слово можно было использовать для крепкой железной тюрьмы.
Один раз, посреди ночи я дёрнулась и проснулась. Он обращался со мной как с рабыней! Хотя, конечно, кем ещё я была? Я была именно рабыней. Успокоившись, я снова провалилась в глубокий сон, и до утра больше
32. Лагерь
— Ты одета так, как подобает рабыне, — заметил он.
— Да, Господин, — согласилась я.
На мне по-прежнему был всё тот же пояс и полоска ткани подаренные Тупитой. На моей шее всё ещё красовался ошейник Ионика. Я стояла на коленях у его ног посреди лагеря, связанная так же, как немного ранее меня связал Фульвий и как он связал Тупиту вчера вечером. Мои скрещенные запястья были связаны сзади вместе с моими щиколотками.
Мужчина отвернулся от меня и посмотрел вслед рабскому фургону. Стоя на коленях, я уже не могла видеть его, но ещё слышала удаляющееся громыхание его колёс по земле в направлении дороги. Я видела узкие отпечатки его колес в опавшей листве. Минуту или две назад, запряжённый тарларион вытянул повозку из лагеря. Мирус восседал на фургонном ящике, Тупита, одетая в тунику, изготовленную из одеяла, найденного в фургоне, примостилась подле него. В моих глазах всё ещё стояли слёзы расставания. Тупита, руки которой были за спиной, закованные в наручники, опустилась передо мной на колени и поцеловала меня.
— Желаю тебе всего хорошего, Тука, — прошептала она.
— И тебе всего хорошего, Тупита, — пожелала я ей.
Мирус присев около меня на корточки тоже поцеловал меня.
— Всего тебе хорошего, рабыня, — улыбнулся он.
— Всего хорошего, Господин, — всхлипнула я.
И они уехали. Мы с Тупитой даже не смогли обняться или помахать друг другу руками, нам не позволили этого наши узы. Мы лишь обменялись обычным для рабынь прощанием, поцеловав друг дружку в мокрые от слез щёки. Большинство монет и ценностей, которые попали в руки мужчины в маске, как взятые мечом трофеи, он разделил с Мирусом. Конечно, у фургона и тарлариона, тоже была своя ценность и немалая. Это должно было дать Мирусу более чем достаточные средства, чтобы без проблем добраться до Брундизиума. Само собой, для Мируса был полезен сам фургон, по крайней мере, в течение первых нескольких дней, пока его силы не восстановятся полностью.
— Их больше не видно, — сообщил мне мужчина.
Дул лёгкий ветерок, шелестевший листьями. Теперь мы остались наедине. Я посмотрела на него. Мужчина поднял руку к маске, и сдёрнул её.
Семпроний и Каллистэн покинули лагерь три дня назад. Мирус и Тупита только что. Полагаю, что ни один из них не сможет узнать его снова, если только по его умению владеть мечом. Всё это время он скрывал своё лицо, и своё имя. Будет трудно, для кого бы то ни было в будущем, даже если они очень сильно захотят связать его с тем, что произошло на этом лугу. Безусловно, здесь поработал простой разбойник. Причём чрезвычайно опасный разбойник.
— Возможно, Ты помнишь, — сказал он, глядя на меня сверху вниз, и держа маску в руке, — как я когда-то сказал тебе, что существует мир, где таких женщин, как Ты покупают и продают.
— Да, Господин, — ответила я.
Он заговорил со мной по-английски. Мне потребовался целое мгновение, мгновение страха, чтобы осознать это, опомниться и тоже перейти с гореанского на английский.
— И как? Ты была куплена и продана? —
— Да, Господин, — ответила я.
— И как теперь поживает моя современная женщина? — осведомился он.
— Очень немного осталось во мне от той современной женщины, которую Вы знали, — вздохнула я, — ровно столько, сколько Вы могли бы захотеть вспомнить, чтобы затем, если вам того захочется, унизить меня или причинить мне боль.
— Я вижу, что Ты научилась быть заинтересованной в том, чтобы понравиться мужчинам, — улыбнулся он.
— Да, Господин, — признала я.
— И Ты хорошо выглядишь, связанная столь беспомощно, — сказал он.
— Спасибо, Господин.
— Тебе многому пришлось научиться на Горе, не так ли? — осведомился мужчина.
— Да, Господин, — вздохнула я.
— Я смотрю, что, прежде всего тебя научили быстро разводить твои ноги в стороны, — усмехнулся он.
— Да, Господин, — смущённо отозвалась я.
— Ты хорошо танцевала вчера вечером, — похвалил меня мужчина.
— Спасибо, Господин, — сказала я.
Почему я так рада, что он остался мною доволен?!
— И как Ты могла бы назвать свой танец? — полюбопытствовал он.
— Танец рабыни, — ответила я, перейдя на гореанский.
— А на английском? — уточнил мужчина. — Мы пока говорим по-английски.
— Этнический танец, — перевела я, но под его насмешливым взглядом, исправилась: — Танец живота.
— Значит Ты у нас — исполнительница танца живота?
— Да, — кивнула я.
— Вот и скажи это, — велел он.
— Я — исполнительница танца живота, — произнесла я.
— И тебе нравится танцевать животом? — поинтересовался мужчина.
— Да, — призналась я.
— Ну, так скажи это.
— Я люблю танцевать животом, — сказала я, густо краснея.
Но в следующее мгновение я уже смотрела на него с благодарностью. Да, была исполнительницей танца живота! Была! И я действительно любила этот танец! Какой свободной я вдруг почувствовала себя, и как счастливой, сказав вслух эти слова, признавшись в этом самой себе, честно, открыто и на моём родном языке.
— Возможно, когда-нибудь, я разрешу тебе станцевать лично для меня, — пообещал он.
— Рабыня будет рада, если она сможет доставить такое удовольствие своему господину, — заверила я его.
— Как естественно Ты стала говорить о себе как о рабыне, — заметил он.
— Но ведь я и есть — рабыня, Господин, — ответила я.
— Да, — кивнул мужчина. — Ты именно она и есть. И я узнал это, в первое же мгновение как увидел тебя.
Я смущённо опустила голову и уставилась под ноги. Я помнила то самое первое мгновение, о котором он говорил. Я увидела его, возвышающегося надо мной. Я сидела за столом в простом тёмном свитере и блузке с длинным рукавом, а он стоял в костюме и при галстуке, казавшихся на нём столь неподходящими. Он смотрел на меня так, как, я теперь это знаю, смотрит на женщину гореанин, заставив меня почувствовать себя раздетой перед ним донага. Если бы я знала тогда то, что знаю теперь, то скорее всего уже в тот момент почувствовала бы себя перед ним голой рабыней, которую только что раздели для оценки, чтобы рабовладелец мог решить какую реальную прибыль можно было бы ожидать от неё выставленной на торги. Именно, вскоре после этой встречи я записалась в группу изучения танца живота. Вероятно, уже тогда, на подсознательном уровне, я хотела сделать что-то, научиться чему-то, чтобы доставить удовольствие такому мужчине, хотя бы красиво станцевать перед ним полураздетой.